Братья и сестры Наполеона. Исторические портреты

Жозеф и Люсьен прибыли незамедлительно, первый безоговорочно преданный, а второй в состоянии подавленного волнения, которое напоминало окружавшим Люсьена, сумевшего в 1799 году прорвать напряжение брюмера. Жозеф говорил очень мало, но Люсьен горячо разубеждал своего брата в целесообразности отречения, советуя ему распустить обе палаты и назначить себя верховным диктатором с прямым доступом к нации. Было довольно странно, что Люсьен, твердолобый республиканец, мог давать такой совет, но еще более странным выглядело то, что Карно, бывший заговорщик против Робеспьера, мог поддерживать это предложение. Наполеон выслушивал все это, отклонив предложение лично появиться перед палатой депутатов и почти склоняясь к идее покончить со всем этим путем отречения в пользу своего четырехлетнего сына, пленника Вены. Палаты, говорили ему, были в состоянии хаоса, причем депутаты останавливали каждого беженца с Ватерлоо, пытаясь понять размеры катастрофы. Некоторые говорили, что уже все потеряно и никаких французских войск не оставалось между Парижем и англо-прусской армией. Другие доказывали, что маршал Груши все еще командует шестьюдесятью тысячами солдат и что Сульт и Жером с каждым часом собирают их во все большем количестве. Но какова бы ни была правда в отношении военной ситуации, в палате депутатов определились четыре четкие направления размежевания мнений. Часть депутатов выступала за торг с союзниками на основе отречения Наполеона в пользу короля Рима, поскольку это-де, по крайней мере, удержит Бурбонов за пределами Франции. Другие высказывались в пользу Орлеанской ветви королевского дома, тогда как третья группировка присоединялась к Люсьену и поддерживала идею круговой обороны Парижа. Была и четвертая группировка, состоявшая из людей, которые помогали осуществить революцию, когда Наполеон был еще лейтенантом артиллерии, и она советовала установить федеральную республику. Люсьен был послан туда, чтобы попытаться как-то ослабить волнение, и вскоре оказалось, что за годы отхода от политической жизни его искусство риторики не пострадало. План, или подобие плана, который возник из обсуждений имперских советников, сводился к тому, чтобы передать окончательное решение на усмотрение Комитета десяти депутатов, пять из которых должны были быть выбраны в каждой палате. Но когда депутат Лакост стал открыто нападать на Наполеона, настаивая на его немедленном удалении из страны, Люсьен прекратил жонглировать предложениями и поправками и бросился на защиту своего брата. В ответ на обвинение в том, что Франция теперь находится в распоряжении союзников, он закричал: «Что? Будем ли мы и дальше проявлять слабость, полагаясь на слова наших противников? Когда победа в первый раз была ненадежной, не клялись ли они в присутствии Бога и человека, что будут уважать нашу независимость и наши законы? Давайте же не попадаться во второй раз в ловушку из-за наших надежд и нашей доверчивости. Цель их при попытке разделить нацию и императора заключается в подрыве нашего общества, с тем чтобы покорить нас и с большей легкостью втянуть Францию в деградацию и рабство, от которых нас избавило его возвращение!» Это были веские слова, и в 1799 году они могли бы сделать погоду. Но теперь, однако, от ораторства Люсьена требовалось нечто большее, чтобы убедить депутатов, что имя «Наполеон» не обязательно означает новый призыв на военную службу, новые захватнические войны, новые требования крови и поборы с нации. Слишком много молодых людей промаршировало, чтобы умереть в чужих землях, и многие из слушавших страстную речь Люсьена могли вспомнить, как коронованные особы Европы ссорились между собой, вместо того чтобы образовать союз против общего врага, генерала Бонапарта. Один такой человек, знаменитый Лафайет, который много лет назад боролся на стороне американских колонистов, напомнил своим коллегам о чрезмерных жертвах, которые понесла Франция ради удовлетворения амбиций человека, ожидавшего исхода этого обсуждения. «Вы обвиняете нас в невыполнении нашего долга перед Наполеоном, — спокойно говорил он. — А не забыли ли вы, что мы для него сделали? Не забыли ли вы, что мы следовали за ним по пескам Африки и по пустыням России, в то время как кости наших сыновей и братьев повсеместно подтверждают нашу верность?»