Но если все мои усилия окажутся бесполезными и вы не откликнетесь на мое доверие, мне останется лишь обращаться с вами как с населением завоеванных провинций и найти моему брату другой трон. И тогда я помещу корону Испании на свою собственную голову и буду знать, как заставить нечестивцев задрожать!»
Но дрожали не только нечестивцы. Французские ветераны, разнеженные приятным размещением в Италии и Южной Германии, уже учились ненавидеть землю недоступных гор, бесплодных равнин, грязных, кишащих клопами деревень и кровожадных туземцев, которые не упускали случая перерезать французу горло или ударом ноги сбросить солдата со скалы. Французам, возможно, приходилось бороться с варварскими дикарями в джунглях, но даже египетские ветераны не могли припомнить опыт, подобный здешнему. Риском для жизни мог обернуться отход на пятнадцать шагов от передового поста или выпитый стакан вина, поднесенный кем-либо еще помимо французского буфетчика. Количество раненых нарастало, а потери в рядах армии были огромными. В Сарагоссе гражданский гарнизон делал зарубки на своих пулях, чтобы добиться нанесения вызывающих агонию ран, и взрывал целые кварталы своего города, чтобы не уступить ни пяди его территории. Жозеф мог посещать бои быков, покровительствовать Церкви, проводить впечатляющие королевские церемонии только там, где французы имели возможность охранять его, но его добрая воля растрачивалась понапрасну на людей, чья ненависть к оккупантам была занесена в катехизис, по которому священники обучали их детей. Еще в самом начале борьбы Наполеон писал своему брату из Бордо: «Позаботься, чтобы не нарушать дух армии, отказывая в разрешении мстить испанцам. Невозможно пока проявлять снисхождение к бандитам, которые убивают моих раненых и совершают надругательства над ними». А позднее, после сдачи Сарагоссы, он добавлял: «Я читал статью в „Мадридской газете“ о захвате города. Автор восхваляет его защитников… несомненно, чтобы придать мужество защитникам Валенсии и Севильи! Вот уж своеобразная политика! Держу пари, что нет ни одного француза, который бы крайне не презирал защитников Сарагоссы. Люди, которые позволяют себе такие высказывания, еще более опасны, чем сами повстанцы!»
Но вскоре Наполеон был вынужден рассматривать Испанию как интермедию и предоставить Жозефу делать все, что тот мог в постоянно ухудшавшейся ситуации. Ободренная примером Испании, Австрия приступила к еще одной попытке сбросить свои кандалы. И после того как Наполеону удалось отогнать дерзкого сэра Джона Мура с полдороги к берегу Северной Испании, он передал преследование Сульту и поспешил через всю Европу к Дунаю с самой большой частью Великой армии. Ему больше не пришлось вернуться на полуостров, хотя война тянулась еще шесть лет. Жозеф продолжал там править, но только в пределах досягаемости барабанов французской кавалерии.
Было бы просто по изучению записей первых месяцев правления Жозефа в качестве короля всех испанцев признать его неумелым, бездеятельным глупцом с хорошими намерениями, но это было бы несправедливо. В последующие несколько лет — вплоть до того момента, когда он должен был по доброй воле покинуть Испанию, — Жозеф проделал определенный путь к оправданию себя как человека и как возможного правителя. И если бы его задача не была столь безнадежной с самого начала и до конца, его правление могло бы оказаться важной вехой в продвижении Испании к терпимости и просвещению. Но случилось так, что он потерпел поражение, и это произошло не столько из-за его собственных ошибок, сколько из-за взаимодействия ряда факторов, которые включали неудачу, жадность и эгоизм со стороны его советников, постоянные вмешательства Парижа и, наконец, фанатизм большинства его подданных.
Он вновь водворился в Мадриде в январе 1809 году и провел большую часть этого года и несколько месяцев следующего в попытках умиротворить страну. Когда же его миротворческая политика провалилась, он, как это обычно бывает, всячески старался убедить своих подданных, что его намерения были присущи впередсмотрящему администратору, а не узурпирующему власть тирану, как это им представлялось.