Братья Львиное Сердце

Площадь была небольшая и очень красивая, со старинными домами вокруг. Здесь собрались жители долины, все пришли, как приказал Тенгил. Они стояли молча и ждали, но… о, как же чувствовались в воздухе их горечь и ненависть! Ведь люди еще помнили эту площадь мирной и уютной! Они, наверное, танцевали здесь, играли на музыкальных инструментах и пели по вечерам или просто сидели на скамье возле харчевни и беседовали между собой под ветвями двух старых лип.

Да, на площади росли две большие старые липы, между ними и остановился Тенгил. Он сидел на коне, взирал на площадь и на людей, но не видел ни одного из них, ни единого, подумал я, в этом я был уверен. Рядом с Тенгилом по его приказу остановился советник — высокомерный господин по имени Пьюке, сообщил мне Маттиас. Белый конь Пьюке был так же красив, как жеребец Тенгила; оба властителя неподвижно сидели на своих конях, глядя прямо перед собой. Их окружали телохранители — воины в черных шлемах и в черных шерстяных плащах с мечами наголо. Это продолжалось довольно долго. Телохранители вспотели: солнце уже высоко поднялось на небе, и день выдался жаркий.

— Что, по-твоему, скажет Тенгил? — спросил я Маттиаса.

— Что он недоволен нами, — ответил дед. — Ни о чем другом он не говорит.

Впрочем, нам он ничего не говорил! Он не мог разговаривать с рабами. Он говорил Пьюке, а тот доводил до нашего сведения, как недоволен Тенгил народом Шиповничьей долины. Люди плохо работали и укрывали его врагов.

— Львиное Сердце до сих пор не пойман, — сказал Пьюке. — Наш милостивый князь недоволен!

— Как я его понимаю, как понимаю, — забормотал кто-то рядом. Это говорил нищий оборванец со всклокоченными волосами и седой косматой бородой.

— Терпение нашего милостивого князя истощается! — объявил Пьюке. — Он жестоко накажет Шиповничью долину!

— И будет только справедлив, только справедлив, — блеял нищий. Я понял, кто он — местный дурачок, блаженненький.

— Но, — продолжал Пьюке, — в своей великой доброте наш милостивый князь решил пока повременить с кровавой расплатой. Наоборот, он сам готов заплатить. И плата будет щедрой. Двадцать белых лошадей тому, кто поймает Львиное Сердце!

— Не отловить ли мне лисицу? — подтолкнул меня локтем нищий. — Двадцать белых лошадей на дороге не валяются! Хорошую цену назначил наш милостивый князь за паршивого лисенка.

Я так разозлился, что чуть было не ударил его. Дурак дураком, но надо знать меру!

— У тебя что, стыда не осталось? — прошептал я, а он в ответ захихикал:

— Не, немного, — а потом заглянул мне в лицо, и я увидел его глаза. Такие красивые, ясные глаза были только у Юнатана!

И вправду не знал он ни стыда ни совести! Как смел он появиться здесь, под самым носом у Тенгила! Хотя, конечно, никто бы его не узнал. Даже Маттиас не узнал. Пока Юнатан не похлопал его по плечу и не сказал:

— Старик, а ведь мы с тобой где-то встречались?

Юнатан любил переодеваться. По вечерам он разыгрывал передо мной настоящие спектакли. В те времена, когда мы еще жили на земле. Иной раз он таким чучелом выряжался, что я смеялся до колик.

Но разыгрывать комедию здесь, сейчас, перед Тенгилом, казалось просто наглостью!

— Должен же я знать, что тут происходит, — прошептал он и больше не смеялся. Да и смеяться было нечему.

Тенгил приказал построить всех мужчин Шиповничьей долины в один ряд и своим железным пальцем стал указывать на тех, кого надлежало переправить по реке в Карманьяку. Я знал, что это значит. Юнатан рассказывал мне. Никто из тех, на кого указывал пальцем Тенгил, не возвращался живым. Их ожидала каторжная работа в Карманьяке — таскать огромные тяжелые камни, строить крепость, которую князь возводил на самой высокой вершине гор. В эту несокрушимую и неприступную для врага крепость Тенгил засядет на долгие-долгие годы и наконец-то почувствует себя в безопасности. Но для строительства крепости требовалось много рабов, и рабы гнули спины от зари до зари, пока не падали от истощения.

«А тогда их отдают Катле», — говорил мне Юнатан. Я вспомнил его слова, и по моей спине даже здесь, на солнцепеке, побежали мурашки. Хотя про Катлу я пока ничего не знал, знал только ее отвратительное имя — не больше.

Тенгил показывал пальцем, и на площади стояла тишина.

Тишину нарушала одна только птичка, весело чирикавшая высоко на липе. Птичка не знала, чем занимался Тенгил.

А потом начался тихий плач. Я с болью слушал, как плакали женщины, теряющие мужей, и дети, которым никогда больше не увидеть отцов. Плакали не только они, плакали все. Я тоже.

Тенгил не слышал плача. Он сидел на коне и все указывал и указывал, и алмаз на его указательном пальце вспыхивал каждый раз, когда он приговаривал к смерти еще одного.

И тут мужчина, на которого он указал, видно, потерял голову, когда услышал плач своих детей. Он вырвался из шеренги и, прежде чем воины успели его схватить, подбежал к Тенгилу.

— Тиран! — крикнул он. — Когда-нибудь ты тоже умрешь, ты думал об этом?

И плюнул на Тенгила.