Братишка, оставь покурить!

Автомат оставляю на земле. Расстегиваю кобуру пистолета, слегка тяну на себя ремешок, чтобы удобнее было бы при необходимости ухватиться за рукоятку — правда, появляется риск, что он выпадет при борьбе, но зато и заминки не будет, когда потребуется. Извлекаю из ножен кинжал. Беру его в зубы. Снова вытягиваю руку. Трижды, с паузами, ударяю по подставленной ладони. После третьего удара ровно через десять секунд нужно броситься через бруствер. Главное — внезапность, взаимопонимание и синхронность действий. Если кто-то из тех, кто нас поджидает на положае, успеет схватиться за оружие, можно считать, что разведка провалена, а мы, скорее всего, уже покойники. Ну а в плен муслимам лучше не попадать. Самому себе разворотить живот гранатой — это райское блаженство по сравнению с тем, что они тогда со мной сделают.

«Раз — и, два — и, три — и…» Сколько их? Ночью вряд ли тут будет больше трех человек.

Да и то, находясь в своем тылу, маловероятно, что они все будут бодрствовать. Чапаева проспали, и это классический образец не только не только из нашей истории. Но кто-то ведь бубнит безостановочно — значит, по меньшей мере двое мусликов не спят.

«Девять — и… Десять!» Судя по легкому шуму, мы с Радомиром бросаемся одновременно. Я перемахиваю через бруствер, сжимая кинжал в руке. На решение — доля мгновения. Тут на разум полагаться — последнее дело, тут все решают первобытные инстинкты охотника на себе подобного соперника по ареалу обитания.

Кто-то лежит у тускло отблескивающего пулемета, выставленного в амбразуру. Мгновенный короткий удар ему кинжалом в шею, поглубже. Рядом слышится булькающее хаканье — это ударил Радомир. Чуть дальше кто-то шевельнулся. Мой напарник бросается туда, доносится легкий шум борьбы. Но я туда не смотрю и не лезу, мы вдвоем только мешаться друг другу будем, толкаться. Тем более, левее от меня видится еще что-то, похожее на человеческую фигурку. Фигурку маленькую, как будто даже детскую.

И я метнулся туда. Белеет лицо, раскрываются глаза. Я падаю на человека и зажимаю не успевшему со сна сообразить человеку руки за спину. Скручиваю, но не убиваю. Так поступать нельзя, это нарушение элементарных заповедей разведчика. В живых можно кого-то оставлять только в том случае, если на сто процентов убежден, что больше ни одного живого врага тут не осталось… Однако и убивать спящего…

Короче говоря, я только приставил сочащийся чужой кровью кинжал к шее пленника. Теперь все зависит от того, есть ли кто-то живой еще на положае. Если есть, меня сейчас убить не составляет труда. И Радомира я подведу, случись что, его кровь будет на моей совести.

И все же, повторюсь, я не могу просто так зарезать спящего. Вернее, не совсем так, могу, конечно. Но только мне показалось, мне хотелось верить, что тут больше никого нет, а значит можно не проливать лишнюю кровь. Тем более, что — это главное — мне показалось, что это ребенок.

Мусульмане в своем фанатизме нередко используют детей для ведения войны. Бросая их в бой, нередко против танков или тяжелой артиллерии, мулла каждому ребенку, благословляя его на смерть, выдает пластмассовый ключик от рая на случай гибели. Рассказывают, что Илия Изетбегович, глава мусульман Боснии и Герцеговины, в молодости служил в гитлеровской армии, в СС, и занимался, в частности, подготовкой гитлерюгенд. Правда это или нет, не знаю, но то, что детишки с ключиками от рая встречались нам среди убитых мусульман, это факт. Сам видел.

Короче говоря, мне показалось, что это мальчонка. И хотя такие ребятишки отличались фанатической стойкостью в бою и, по рассказам, крайней жестокостью по отношению к пленным, убить ребенка я не мог.

Вокруг была тишина. Скрученный мной человек не пытался ни кричать, ни сопротивляться. Тонкая рука, которую я выкрутил ему за спину и подогнул к самому затылку, дрожала от напряжения. Рот был открыт, причем так широко, что у меня два пальца провалились в него и прижались к зубам.

— Все? — послышался тихий голос Радомира.

— Я скрутил одного, — тоже негромко ответил я.

Серб придвинулся ко мне. Судя по чуть слышному щелчку, он вогнал кинжал в ножны.

— Да? Напрасно, — прокомментировал он.

Вспыхнул чуть заметный лучик фонарика. Он торопливо пробежал по положаю.

Труп у пулемета. По камням уже широко растеклась лужа крови. Рядом скорчился другой человек, неестественно закинув голову к звездному небу; горло его широко и глубоко перерезано. Чуть в стороне лежит на животе еще один труп, крови на его темной одежде не видно, наверное Радомир убил его ударом в спину. Больше на положае никого нет. И лучик фонарика останавливается на моем пленнике.

— А, ипичку твою мать! — ругается Радомир.

Не понял. Что его могло так удивить?

— Пикнешь — убью! — шепчу я по-русски в ухо пленнику. — Понял?

Человек покорно, насколько позволяет заломленная к затылку рука, торопливо кивает. Я отпускаю ему рот, опять шепчу:

— Вторую руку!

Теперь остается их только связать. Что я и делаю.

Рывком переворачиваю его на спину. Лучик фонарика падает на широко раскрытые от ужаса глаза.

— Ну ни хрена себе! — не выдерживаю и я.