Братоубийцы

– Любовь – это начало, а не конец. Я кричу «Любовь! любовь!», потому что этим надо расшевелить людей. А когда, я говорю сам с собой или с Богом, я не говорю: «Любовь!», я говорю: «Борьба за свободу!»

– Свободу и от любви?

Отец Янарос снова заколебался. Кровь прихлынула к вискам.

– Не спрашивай меня! – крикнул он. Но ему стало стыдно, что не посмел ответить. И он сказал тихо:

— И от любви.

Монах содрогнулся, перепугавшись.

– Но тогда... для чего ты хочешь свободы? для какой цели?

– У свободы, – ответил отец Янарос дрожащим голосом, – у свободы нет цели. Свободы нет на этой земле, не земле есть только борьба за свободу. Мы боремся за недостижимое. Вот почему человек перестал быть животным. Но будет уже! Наговорил ты мне тут! Хватит! Утешитель, Ленин, босой Христос – предводитель партизан, Запутанные вещи. Мой ум их не понимает!

– А сердце?

– Оставь в покое сердце, эту вертихвостку! Не впутывай его в серьезные дела! Оно всегда в разладе с разумом. Кто следует за сердцем, у того должно достать сил, как у быка. У меня их нет.

Он помолчал немного.

– Все это, – сказал он наконец, – я принесу Богу. Посмотрим, что скажет Он.

– А я, – сказал монах, – уже принёс Ему. Он согласен.

– Бог взвешивает отдельно каждую душу и каждой дает ответ, спасающий её. Посмотрим, что скажет Он мне, отцу Янаросу. Когда найду и я свой путь, клянусь пройду его до конца.

– До свободы! – язвительно сказал монах.

– До свободы! – повторил отец Янарос и почувствовал, что пот снова струится по лицу. – Я хочу сказать – до смерти!

Монах взглянул на дверь.

– Я ухожу, – сказал он.

Отец Янарос посмотрел на него: глаза юноши, большие, ярко-голубые, светились внутренним светом; левой рукой он держался за рану. Наверное, ему было больно. Отец Янарос снова почувствовал нежность и жалость, он восхищался этим юношей, ходившим по огню «Он, – подумал старик, – он должен был быть моим сыном, а не тот, другой».

– Куда ты пойдешь?

– Не знаю. Куда поведет дорога.

– Тебя гонят из монастырей, тебя гонят с гор, за тобой охотятся здесь, в долине. Куда ты пойдешь?

– У меня есть неприступная крепость, отец, там я живу.

– Какая крепость?

– Христос.

Отец Янарос покраснел, ему стало стыдно, что спросил: какая крепость? Словно забыл о Христе.

– Чего же мне бояться? – засмеялся монах и протянул руку к дверной щеколде.

– Нечего, – ответит отец Янарос.

Юноша нагнулся, поцеловал руку у отца Янароса, открыл дверь и исчез в ночи.

Стоя на пороге кельи, отец Янарос смотрел, как растворяется я исчезает во мраке монах. Он ни о чем не думал, глубоко вдыхая ночной воздух. Спать не хотелось. Сегодня Великая среда, всенощной нет, он свободен. Он стоял, прислушиваясь к шагам монаха. Они все удалялись, затихали.

И вдруг словно нож вонзился в сердце. Он хотел крикнуть: «Отойди от меня, сатана», но губы пересохли, запеклись. Страшное подозрение змеёй вползло ему в сердце. А не искуситель ли это был? Знал отец Янарос, что множество обликов принимает лукавый, чтобы обольстить человека. Он видел его однажды на Афоне: толстый мальчишка бродил вокруг монастыря и хотел войти. В другой раз здесь, в Кастелосе: красивая женщина шла к колодцу с кувшином на плече... Прошли те времена, когда Лукавый являлся людям в своем истинном облике: с рогами, с хвостом, с языками пламени. Излукавились люди, излукавился и он. И сегодня вечером, поди ж, явился в келью как святой, боговдохновенный монах с железным крестом на шее…

Весь возмущенный, разгневанный, отец Янарос передразнил его слова: «Ленин – Утешитель. В тот миг, когда мир до краев переполнился беззаконием, его послал Бог предуготовить Ему путь. Как? Разрушив этот беззаконный мир. Так будет проложен путь, на него вступит и по нему пройдет будущий Христос».

– Нет, нет, не принимаю я этого! – крикнул отец Янарос в темноту. – Искусно смешивает лукавый правду с ложью, чтобы обольстить нас. Беззаконен, да, противозаконен этот мир. Ушел он из Божьих рук, попал в руки Сатане. Нужно, нужно – его разрушить... Но кто разрушит его?

Снова зазмеился пот по глубоким морщинам лба, закапал крупными каплями.

– Не могу, – простонал он. – Не могу. Не сведу концы с концами. Состарился мой мозг, плоть моя состарилась, не выдерживает. Пусть мир с его болью найдет человека помоложе меня!

Засветился перед ним в воздухе, словно старая икона, Афон. Вверху небо, не голубое – а из чистого золота; внизу зеленая долина, вся в крошечных белых маргаритках, словно в звездах; а посередине. на усыпанной звездами зелени – белоснежная обитель с четырьмя башнями; на каждой башне флаг развевается по ветру: на одном флаге нарисован ангел, на другом – орёл, на третьем – белый бычок, на четвертом – лев. А во дворе обители – дерево в цвету, и под цветущим деревом стоит подвижник с сомкнутыми веками, с поднятой головой – прислушивается. К чему? На каждой цветущей ветке сидит белоснежная птица с красной грудкой. Все они – с раскрытыми клювами, и хором поют. А что поют? – Прочти это на голубой ленте, вьющейся из их клювов: «Покой, покой, покой, покой, покой...». И ничего больше.