Братская ГЭС

Барабаны,
          барабаны...
Петрашевцев казнят!
Балахоны,
          балахоны,
словно саваны,
               до пят.
Холод адский,
              строй солдатский,
и ОНИ -
        плечом к плечу.
Пахнет площадью Сенатской
на Семеновском плацу.
Тот же снег
            пластом слепящим,
и пурги все той же свист.
В каждом русском настоящем
где-то спрятан декабрист.
Барабаны,
          барабаны...
Нечет-чет,
           нечет-чет...
Еще будут баррикады,
а пока что
           эшафот.
А пока что -
             всполошенно,
мглою
      свет Руси казня,
капюшоны,
          капюшоны
надвигают на глаза.
Но один,
         пургой обвитый,
молчалив и отрешен,
тайно всю Россию видит
сквозь бессильный капюшон.
В ней, разодран,
                 перекошен,
среди призраков,
                 огней,
плача,
       буйствует Рогожин.
Мышкин мечется по ней.
Среди банков и лабазов,
среди тюрем и сирот
в ней Алеша Карамазов
тихим иноком бредет.
Палачи, -
          неукоснимо
не дает понять вам страх,
что у вас -
            не у казнимых -
капюшоны на глазах.
Вы не видите России,
ее голи,
         босоты,
ее боли,
         ее силы,
ее воли,
         красоты...
Кони в мыле,
             кони в мыле!
Скачет царский указ!
Казнь короткую сменили
на пожизненную казнь...
Но лишь кто-то
               жалко-жалко
в унизительном пылу,
балахон срывая жадно,
прокричал царю хвалу.
Торопился обалдело,
рвал крючки и петли он,
но, навек приросший к телу,
не снимался балахон.
Барабаны,
          барабаны...
Тем, чья воля не тверда,
быть рабами,
             быть рабами,
быть рабами навсегда!
Барабаны,
          барабаны...
и чины высокие...
Ах, какие балаганы
на Руси
        веселые!

ЧЕРНЫШЕВСКИЙ

И когда, с возка сошедший,
над тобою встал, толпа,
честь России - Чернышевский
у позорного столба,
ты подавленно глядела,
а ему была видна,
как огромное «Что делать?»,
с эшафота вся страна.
И когда ломали шпагу,
то в бездейственном стыде
ты молчала, будто паклю
в рот засунули тебе.

И когда солдат, потупясь,
неумелый, молодой,
«Государственный преступник»
прикрепил к груди худой,
что же ты, смиряя ропот,
не смогла доску сорвать?
Преступленьем стало - против
преступлений восставать.

Но светло и обреченно
из толпы наискосок
чья-то хрупкая ручонка
ему бросила цветок.

Он увидел чьи-то косы
и ручонку различил
с золотым пушком на коже,
в блеклых пятнышках чернил.

После худенькие плечи,
бедный ситцевый наряд
и глаза, в которых свечи
декабристские горят.

И с отцовской тайной болью
он подумал: будет срок,
и неловко бросит бомбу
та, что бросила цветок.

И, тревожен и задумчив,
видел он в тот самый день
тени Фигнер и Засулич
и халтуринскую тень.

Он предвидел перед строем,
глядя в сумрачную высь:
бомба мир не перестроит,
только мысль - и только мысль!

Встанет кто-то, яснолобый, -
он уже невдалеке! -
с мыслью - самой страшной бомбой
в гневно поднятой руке!

ЯРМАРКА В СИМБИРСКЕ