Братство золотарей

У Гены в «люксе» мужские «посиделки» были в самом разгаре. Туда набились все. Даже неохотно посещающий подобные мероприятия Анатолий Палыч осоловело клевал в углу обширного дивана.

– Чего случилось? – шепотом спросил Стас у Виктора. Никонов хмыкнул. Кивнув в сторону Быкова, сказал:

– Витя запил. Это у него каждый год так… Отмечает конец отсидки. Теперь дня на два.

Витя поднял глаза на Малышева и спросил:

– Ты-то как сам, будешь? Витя угощает всех.

Стас оглядел еще раз компанию и протянул с удивлением:

– Смотри-ка, тут точно почти все наши! Даже с того ДЭЗ’а прибились. А чего это Куркова нет?

– А он не ходит. Между ним и Витей стропа лопнула!

– Это как? – не понял Стас.

– Тебе что, это интересно? – в свою очередь спросил Виктор. – Ты лучше не зевай, стакан наливай, да закусывай и других не отвлекай! Это ж халява!

– Мудро, – усмехнулся Стас. Они с Витей в един миг исполнили вековой ритуал. Малышев с интересом наблюдал, как юбиляр, налив очередную порцию водки, требовал тишины. Дождавшись, Витя-маленький сквозь зубы ронял тост: «Должок!». Но Стасу стало совсем любопытно, когда Витя-маленький, в шестой или в седьмой раз проделывая ту же процедуру, заканчивал опять одним и тем же тостом: «Должок!».

– У него чего, заело?! – не выдержал Стас, толкая в бок своего напарника.

– Чего заело? А-а-а, это ты о тосте! Так Витя завел с самого начала. Все четыре года он поет одну и ту же песню. Мы его спрашивали – так он в ответ: «Не ваше дело! Пейте и слушайте». Да хрен с ним! У каждого свой бзик!..

Тем временем Витя-маленький постепенно мрачнел, часто замолкал на полуслове. с отрешенным видом глядя перед собой. Вдруг он поднял голову. Поведя вокруг мутным взглядом, хлопнул по столу и заорал:

– Тихо!.. Гитару!

Ему тотчас же протянули инструмент. Витя-маленький, склонив голову, перебирая тихонько струны, минуты две молчал. Кто-то не выдержал этой паузы, попытавшись вставить в нее какую-то реплику, но на него зашикали, и тишина вновь объяла всех. Витя-маленький не шелохнулся. Но потом поднял голову. Обведя всех взглядом, закрыл глаза и объявил: «Баллада КЩ 12/43» и запел:

Через тундру и ночь я летел, как осенняя птица,

Волю мне нашептала судьба, и от пули храня.

Повела в те края, где лежала родная столица,

Где жила моя мать, где ждала меня долго семья.

Долог путь домой, только верю я, верю.

Утром я постучу, ты откроешь мне двери.

Скажешь тихо «Входи…», дверь за мною прикроешь.

Нежной лаской своей мое сердце омоешь.

Обложили «валеты» меня, словно зверя лесного,

Уходил я от них, уходил через тьму и дожди.

Ты, родная, не плачь и поверь, я вернусь к тебе снова,

Я вернусь к тебе снова, ты только меня подожди.

Долог путь домой, только верю я, верю.

Постучу на рассвете, ты откроешь мне двери.

Скажешь тихо «Входи…», дверь за мною прикроешь.

Нежной лаской своей мое сердце омоешь.

Посмеялась опять надо мною судьба по лихому,

Разорвав все надежды, что в сердце хранил, на куски.

Умерла моя мать, а детей увела ты к другому…

Пуст мой дом и навеки застыла душа от тоски.

Долог путь домой…

Долог путь домой…

Долог путь домой…

Витя по нарастающей с силой отбил на струнах последние три слова всей пятерней, скроив страдальческую гримасу, проорал: «Та-та-та»…, отбросил гитару и зло произнес:

– Все, концерт окончен!

Он привстал, обвел всех мутным слезливым взглядом. Ухватил полбутылки водки, жадно, без передыху, выпил ее и, медленно осев на диван, захрапел…

Время поджимало и Стариков, разослав мужиков по адресам, засел в кабинете за расчеты. Он давно уже привык все хитросплетения дела поверять на бумаге в виде сложных схем, диаграмм или просто каких-то закорючек. Но сейчас все его усилия прояснить хоть как-то нагромождение самых противоречивых фактов не приводили ни к чему. Исчеркав с полдесятка листков, Стариков набил ими всю мусорную корзину. Уставившись на нее, он уныло смотрел на плоды своих трудов. Вошедший Борис, узрев гору бумаги, хмыкнул:

– Философствуем?

– Да уж… Вот какая хрень получается! К тому, что мы имели по Курковым, практически ничего существенного не прибавилось! Полная каша!

– Это почему? А дядя Витя с клофелиновым пивом? – Борис недоуменно хмыкнул. – Тебе чего, мало этого?! Это же убойная зацепка! Улика на все сто!

Стариков кисло усмехнулся и сказал:

– Ты в своем репертуаре! Да какая же, к чертям, это улика! Чистой воды пшик для любой защиты, а тем более для прокурора! Ты, как всегда, на арапа норовишь проскочить, а немного подумать переломишься!

– Это ты все умствуешь! За хибот надо брать этого дядю Витю и колоть!

– Ну и на что ты его расколешь? Объясняю для малограмотных недоучек. На бутылках нет ни одного отпечатка пальцев, кроме пацаньих. И вообще, кроме голословного утверждения Петра Куркова, что пиво он получил в подарок от дяди Вити, ничего мы не имеем! Дошло?

Борис состроил кислую гримасу и пожал плечами:

– Нажать на мужика, очную ставку провести, расколется… – уже неуверенно закончил он.