Братство золотарей

– А как же религия, вера?! – уставился Колян на Юрия Михайловича. – Ведь там нет ничего подобного! Даже основы веры, данные Христом, и там… остальными… как их, ну, в других религиях, учат людей быть друг другу братьями и сестрами! Заповеди, целых десять, посты и молитвы, – это все к любви обращено, к духу человека, а не к твоим биологическим основам! Это как?!

Юрий Михайлович пожал плечами:

– Колян, я не против всего этого. Все религиозные учителя хотели бы видеть людей такими! А хотеть и иметь, согласись, совершенно разные вещи. Мораль и нравственность никак не заложены в природном естестве человека, иначе, зачем столько усилий на протяжении всего развития человечества по внедрению морали и нравственности в сознание людей?! Понятно?

– Не, Юр, тебе самому, наверное, половина того, что ты говоришь, не нравится, но ты, почему-то, внушаешь другим эти идеи! Это мое мнение, я уверен даже, что это так.

Колян потянулся за бутылкой, налил всем и молча разнес стаканы по кроватям. Юрий Михайлович с улыбкой взял стакан, выпил и, сжевав бутерброд, проникновенно сказал:

– Колян, ты просто молодец! Так точно уловить мое отношение к существующему порядку в природе и человеке! Это многого стоит! Ты абсолютно прав! Я никак не могу примириться с тем, что человек, такое совершенное по своим интеллектуальным качествам существо, полностью зависит от каких-то биологических инстинктов! Это несправедливо! И если нас творил бог, то бог ему судья за такой ляп в его работе! Мне гораздо легче вообразить себя отвлеченным духом, бесплотной субстанцией, чем копаться в бесконечных плотских проблемах! Мы даже сюда попали из-за несовершенства своей плоти!

– Вот оно как! А я-то думал, что именно плоти человек обязан появлению своего интеллекта! Черт возьми, Юра, ты все время бросаешься в крайности! Да если бы не наши плотские ощущения и чувства, то мы бы до сих пор пребывали бы в образе лохматой обезьяны!

Владимир, закончив фразу, снова вскинул голову, как он всегда это делал, желая показать свое недоумение ограниченностью своего собеседника. И тут Малышев, глядя на Юрия Михайловича, увидел в его глазах то же выражение недоуменной печали, что и утром. Владимир, барахтаясь в миске своих представлений и понятий, снова не смог вылезти за ее край, довольствуясь тем хлебовом, которым кормилась отгламуренная звездносветская тусовка.