Браво, Аракс!

Приедешь, к примеру, в Лигницы, Гливицы или в Лодзь, и буквально за несколько часов вырастет на площади города, а чаще всего на его зелёной окраине, цирк на две с половиной тысячи мест, с полосатой сине-красной брезентовой крышей…

Кто же устоит! У кассы-вагончика длиннющая «колейка» — очередь. Все нарядные, весёлые, говорливые. Кругом дети, дети, дети… Звонко звучат их голоса!

А если переезд велик, тот же трактор-тягач ввозит вагончики на железнодорожные открытые платформы. Загудит паровоз, тронется состав…

Мчится поезд, набирая скорость, глазеют львы сквозь решётку на плывущие мимо леса, поля, города, реки. Рычат звери, зевают, скалят пасти, а чаще всего спят под мерный перестук колёс: привыкли уже к таким переездам, ничем их не удивишь! Неплохо им в Польше, совсем неплохо! Даже речь людей похожа на российскую…

Очень любят в Польше советский цирк. Масса народу приходит за кулисы, знакомятся с русскими артистами, просят автографы, а то и так просто заходят: «поразмовять» — поговорить…

Однажды к Бугримовой в вагончик постучалась старушка. Ирина Николаевна очень радушно её приняла; давно не была старушка в России, а ведь родилась там.

- Вам с билетом помочь не нужно?

- Что вы, дорогая Ирина Николаевна, давно запаслась, как только узнала, что советский цирк к нам, в Чен-стохово, едет… Седьмой ряд, четвёртое место, левый сектор… Спасибо… Я просто так зашла. Русская ведь. Скучаю по родине. Поговорить хочется… Как там Москва? В Спас-Клепиках никогда не бывали?

- Отчего же? Даже в село Константинове ездила, в котором Сергей Есенин родился…

- Господи! Так Есенины же мои земляки, друзья… Я тоже из Константинова… Помните, как у Есенина:

Утром в ржаном закуте,

Где златятся рогожи в ряд,

Семерых ощенила сука,

Рыжих семерых щенят…

Бугримова продолжила:

До вечера она их ласкала,

Причёсывая языком,

И струился снежок подталый

Под тёплым её животом…

- Ирина Николаевна, дорогая моя… — Старушка не могла закончить, из её глаз заструились слёзы.

- Что вы так разволновались, ну успокойтесь, не нервничайте… Идёмте, я вам лучше своих питомцев покажу…

- С удовольствием, спасибо, отвлекусь немного… Сколько воспоминаний-то нахлынуло…

Львы понравились старушке. Она охала и восторгалась.

- После представления зайду к вам, если можно…

- Конечно, конечно, жду вас, кофейком побалуемся… Бугримова вышла на манеж. Сквозь прутья клетки она сразу же заметила в седьмом ряду слева старушку из Константинова. Они встретились глазами. Старушка заулыбалась, закивала, подняла немного руку, помахала ей. Ирина Николаевна лёгким поклоном ответила на приветствие.

Грянул фанфарный марш, в клетку выскочил Прометей, за ним девять остальных львов.

Дрессировщица выступала с небывалым подъёмом. Хищникам передался её азарт. Они вели себя великолепно, старались угодить своей повелительнице во всём.

После «КОВРА ИЗ ЛЬВОВ» львы расселись по тумбам. И вдруг протяжно, с какой-то безысходной тоской в голосе, заревел Прометей.

«Что это с ним?..»

Следом за Прометеем, столь же жалобно и надрывно, взревел Гриф. За Грифом — Паша с братьями, затем остальные. Львиный рёв перелился в душераздирающий, неистовый вой. Никогда ещё, за всю практику работы с хищниками, Бугримовой и слышать подобного не приходилось.

Львы выли, будто стая голодных волков в лунную морозную ночь, душу выворачивали наизнанку. В зрительном зале поднялось волнение. Люди о чём-то переговаривались, поднимались с мест.

«Что случилось?»

Львы глядели в сторону левого сектора. И все зрители повернули туда головы. Бугримова не поверила своим глазам…

В седьмом ряду, на четвёртом месте сидела мёртвая старушка из Константинова…

Поначалу её соседи и не заметили ничего, думали — просто вздремнула бабушка. Первым почувствовал смерть Прометей и своим панихидным рёвом дал знать об этом остальным львам.

Прометей начал худеть. Аппетит же его увеличивался с каждым днём.

- Давайте ему столько мяса, сколько он съест, — сказала Бугримова. — Раз животное просит, значит, ему надо. Не экономьте, забудьте о нормах, о рационах!

И всё равно Прометей сох с каждым днём. Он настолько ослаб, что его даже перестали брать на работу. Льву было холодно. Он поочерёдно дышал на подушечки лап, поджимал их под себя, а ещё чаще, свернувшись в комок, пытался одновременно отогреть все четыре лапы, засунув их в густую гриву.

На Прометея было жалко глядеть. Дрессировщица часами простаивала у его клетки. Она отлично помнила об агрессивности льва, но однажды решилась и просунула руку сквозь прутья.

Лев глубоко вздохнул, внимательно глядя в глаза Бугримовой. Она осмелилась, протянула руку ещё дальше, ощупала его нос, подушечки на лапах. Всё было холодным.

Перед тем как вынуть руку из-за решётки, она потрепала льва по морде, погладила усы.

И тут гордый Прометей, столько лет не дававший к себе даже подойти, а не то что притронуться, вдруг лизнул руку своей хозяйки шершавым, как рашпиль, языком…