Бремя власти: Перекрестки истории

Поведение Палена вызывало недоумение придворных. Барон Гейкинг [113]пишет: «.граф Виельгорский сказал мне: «Я положительно не узнаю Палена. Он всегда отличался, чтобы не сказать худшего, – смышленостью фурьера или придворного камер-лакея, а сегодня он позволил себе, не стесняясь, такие выходки против императрицы – и еще при свидетелях!» – «Он, очевидно, воображает, – ответил я, – что находится в такой незыблемой милости, что может тягаться с императрицей, но ему следовало бы быть поосторожней. Императрица – женщина: в ней много упорства, сын ее любит и уважает. Это очень неравная игра»» [54;261].

Победила в этой игре Мария Федоровна, поставив сыну условие: или она, или Пален. «Русское общество, – вспоминает княгиня Ливен, – отнеслось с полным равнодушием к вести о падении могущественного вельможи, даже приобретшего некоторую популярность своим преступлением. Я знаю через моего отца, который был другом детства и сотоварищем графа Палена по военному поприщу и поддерживал с ним сношения по самую его смерть, что граф Пален со времени ссылки совершенно не выносил одиночества в своих комнатах, а в годовщину 11 марта регулярно напивался к 10 часам вечера мертвецки пьяным, чтобы опамятоваться не раньше следующего дня» [54;198–199].

Двадцать пять лет предстоит ему вспоминать «мартовские иды» 1801 года.

Скончается Пален в 1826 году в возрасте 81 года.

Умирая, он произнесет: «Gott, vergieb mir meine Sunden. Mit dem Paul bin ich schon fertig» – «Отпусти мне мои грехи, Господи. С Павлом я рассчитался» [54;373].

Александр

Старшему сыну Павла 24 года. Наследник престола, полковник лейб-гвардии Семеновского полка, генерал-губернатор Санкт-Петербурга, инспектор Петербургской дивизии, председатель Военной коллегии, сенатор, великий маршал Мальтийского ордена…

Шарль Массон [114]пишет о юном Александре: «В нем есть сдержанность и осмотрительность, несвойственные его возрасту; они были бы притворством, если бы их не следовало приписывать скорее тому мучительному положению между отцом и бабкой, в которое он был поставлен, чем его сердцу, от природы открытому и доверчивому. Он унаследовал рост, красоту, кротость, благотворительность от своей матери, но ни одна внешняя черта не приближает его к отцу, которого он должен скорее бояться, нежели любить. Солдаты обожают его за доброту, офицеры восхищаются его умом: он служит посредником между самодержцем и теми несчастными, которые какими-нибудь пустяками навлекли на себя императорский гнев и мщение. Впрочем, характер у него счастливый, но пассивный. Ему не хватает смелости и доверия. Дозволяя внушениям посторонних заходить слишком далеко, он не следует в достаточной степени побуждениям своего ума и сердца» [33;107–108].

Прожита ровно половина жизни. Позади – теплое детство под крылом всесильной бабушки, беспокойное существование «меж двух огней» – между Екатериной и Павлом, юношеские мечты и увлечения.

Воцарение Павла тяжело сказалось на положении наследника: «Я сам, обязанный подчиняться всем мелочам военной службы, теряю все свое время на выполнение обязанностей унтер-офицера, решительно не имея никакой возможности отдаться своим научным занятиям, составлявшим мое любимое времяпрепровождение; я сделался теперь самым несчастным человеком» [55;162].

Вот уже семь лет, как он соединился в браке с принцессой Луизой Марией Августой Баден-Дурлахской, принявшей в православии имя Елизаветы Алексеевны. Прошло чуть более полугода, как они схоронили свою крошечную дочь Марию.

Нежные дружеские отношения между супругами заметно охладели, в сердце Александра разгорается страсть к Марии Антоновне Нарышкиной, связь с которой будет длиться долгие годы, раня чувствительную душу Елизаветы.

Мария Антоновна Нарышкина, урожденная княжна Четвертинская (1779–1854), жена Д. Л. Нарышкина, обладала редкой красотой. В отличие от меланхолической прелести златокудрой Елизаветы, Нарышкина поражала яркой внешностью: кареглазая брюнетка с нежным румянцем на щеках, пылкая и темпераментная.

Великий князь Александр Павлович

Ф. Ф. Вигель [115]вспоминал, что в первый год своего пребывания в Петербурге он был насмерть сражен дивным обликом Марии Антоновны: «…разиня рот, стоял я перед ее ложей и преглупым образом дивился ее красоте, до того совершенной, что она казалась неестественною, невозможною; скажу только одно: в Петербурге, тогда изобиловавшем красавицами, она была гораздо лучше всех. О взаимной любви ее с императором Александром я не позволил бы себе говорить, если бы для кого-нибудь она оставалась тайной; но эта связь не имела ничего похожего с теми, кои обыкновенно бывают у других венценосцев с подданными» [8;23].