Брильянты на снегу

В ясный, морозный день странно выглядит кладбище: ярко сияет солнце, птицы, перепархивая с ветки на ветку, роняют с них снег и подают голоса, оживляя царящую здесь обычно тишину. В отличие от людей суеверных, коих в моем окружении, боюсь, большинство, я люблю бывать на кладбищах — здесь покойно, и мысли успокаиваются в этом безмолвии. Я иду по расчищенным между сугробами и стройными рядами могил с надгробиями и скорбными мраморными ангелами, дорожкам. Я знаю, ЧТО я ищу. Вот и могила Жанет. Никаких надгробий и эпитафий, простой деревянный крест… Но что это?! Свежие цветы! Кто принес их сюда теперь? Пересуды умолкли, тема этого, поистине, зверского убийства светской публике за несколько лет приелась, и в салонах ее уж никто более не обсуждал. Кто еще, кроме меня, помнил об этой одинокой загубленной жизни? Эта жизнь была так же хрупка и скоротечна и закончила свой путь так же как эти цветы. …Ибо прах ты и в прах возвратишься.

Молва утихла, дело зашло в тупик. Шалевский снова сидел в тюрьме и снова вышел, на сей раз полностью оправданный, как и его домашние слуги. Но одна из служанок, не пережив позора и страха, умерла в тюрьме. И эта загубленная жизнь тоже, в конечном счете, на совести убийцы Жанет!

Кому до такой степени она мешала? Кто мог до того ослепнуть от ярости, кто ненавидел ее так, что не посчитался даже с риском тюрьмы и каторги? И чем была вызвана эта все уничтожающая на своем пути ненависть? В тысячный раз я задавала себе эти вопросы и не находила удовлетворительного ответа или хотя бы насколько — то правдоподобного.

Итак, в очередной раз говорила себе я, обычный разбой исключен — меховой салоп, драгоценности, часы, кошелек с деньгами и ключи от дома и внутренних помещений нетронутыми обнаружены были при мертвом теле.

Слуги Шалевского, первоначально назначенные подозреваемыми (дескать, по наущению барина своего и за деньги убили для него ставшую дня него обузой содержанку его), при дальнейшем ходе расследования оказались лишь жертвой жадного до денег дознавателя, который надеялся таким образом поправить свое материальное положение, заставив богатого и знатного дворянина откупаться.

По той же причине сняли обвинение и с молодого повара, готовящего на оба дома. Изначально думали, что тот, дескать, мог убить француженку, третировавшую его сестру (тоже из крепостных), которая отдана была ей в горничные и которую она вознамеривалась, якобы, выдать замуж за какого-то старика из дворни.

На этой версии даже и я задерживалась, как на вполне заслуживающей внимания, так как все, знавшие Жанет, показывали в голос, что характер её в последнее время сильно испортился (ах, я знала причину этого!) и она вымещала свой гнев на невинных слугах, что, признаю не без сожаления, очень даже могло быть. Ибо я видела, в каком была она состоянии в последние свои дни, и вполне могла себе представить, что в припадках бессильного гнева она могла быть невыносимой для слуг своих, да и для самого Шалевского.

Шалевский! Снова и снова возвращалась я к этому странному, одновременно притягательному и отталкивающему субъекту. И снова вставал в памяти тот бал, как будто всё это было сегодня…

…Вот он пересекает бальную залу, и кончики наших пальцев встречаются при первых звуках музыки. Он смотрит прямо в мои глаза, явно ожидая чего-то большего, чем холодная вежливость, но, увы (или скорее — слава Богу!), мне не до любовных интрижек с этим известным ловеласом, и я отвожу глаза и весь танец стараюсь смотреть через его плечо. Задело ли мое равнодушие его самолюбие? Видимо, да, так как, проводив меня к моему месту, он просит разрешения присесть подле и заводит беседу, пересыпанную комплиментами, коими он жонглировал со свободой человека совершенно светского, привыкшего не задумываться над подходящими словами, которые будто сами собой нанизывались на нить разговора, усыпляя бдительность равным образом как девиц на выданье, так и многоопытных матрон, и невольно располагали к столь приятному собеседнику.

Я смотрю на него со спокойным, как надеюсь, выражением лица. Но между лопатками под корсетом у меня струится холодный пот!

— Вы как будто не слушаете меня, вы холодны и таинственны, как прекрасная Цирцея! — доносится до моего воспаленного мозга его последняя фраза.

Я улыбаюсь ему уголками губ, стараясь выглядеть как можно более непринужденно.

— О чем вы думаете в эту минуту? Как бы мне хотелось быть объектом этих мыслей!

Я вздрагиваю и, совершенно забывшись, невпопад произношу:

— Я знала Жанет…

Его лицо на мгновенье туманится, но в то же мгновенье он овладевает собой:

— Несчастная моя звезда! Кажется, решительно все в этом городе имеют какое-то отношение к этому делу. Все что-то знают. Все. Кроме меня! Вы знали Жанет, и что же? — с вызовом повернулся он ко мне. — ЧТО бы она ни говорила Вам обо мне, когда-то я любил ее и никогда — Вы слышите? — никогда не причинил бы ей вреда!