Бриллиантовая пыль

Правда, красным командиром Игорь Кондратьевич пока не стал: он еще только учился. Но в том, что едва окончившего школу-интернат для детей-сирот юношу приняли в военное училище, была несомненная заслуга Советской власти, открывшей всем без исключения советским людям любые дороги на их жизненном пути.

Игорь Витлицкий военные науки постигал с трудом (сказывался недостаток полученного с грехом пополам начального образования), но старался, отличаясь от других учащихся военной школы отменным прилежанием, а уж в плане идеологической подкованности он был впереди всех остальных курсантов. За это немаловажное качество Игоря ценили командиры и преподаватели, неизменно ставя его в пример. Трехлетняя учеба, хоть и со скрипом, но подходила к концу. Уже этим летом курсант Витлицкий должен будет держать экзамен, после чего он станет не кем-нибудь, а лейтенантом Рабоче-крестьянской Красной армии.

За приятными мыслями и планами на дальнейшую жизнь свободный денек перевалил за половину. Стало прохладно, да и шататься по улицам Игорю надоело, но больше пойти ему было некуда — родных никого, да и знакомых в Ленинграде — раз, два и обчелся. Не догуляв до конца увольнения, Витлицкий направился обратно на Садовую улицу, где в старинных зданиях бывшего Пажеского корпуса располагалась пехотная школа.

В дверях Игоря остановил дневальный, сказав, что его спрашивал какой-то старик. Дежурил в этот день третьекурсник Яшка Колокольцев — белобрысый и конопатый парень родом из какой-то богом забытой деревеньки под Тобольском.

Витлицкий про себя чертыхнулся. Среди курсантов про Колокольцева ходили упорные слухи, что он регулярно доносит на своих товарищей школьному начальству, а то и еще кому повыше. Слухи эти были, видимо, не беспочвенными, поскольку как-то иначе объяснить, каким образом тщедушный и физически неразвитый Яков Колокольцев, едва умевший к тому же читать и писать, попал в пехотную школу в Ленинграде, было бы сложно.

— Какой еще старик? — спросил Витлицкий, невольно поморщившись.

— А я почем знаю, — ответил Яшка. — Вроде родственник твой, что ли…

— Нет у меня никаких родственников, — сердито сказал Игорь.

— Да мне-то что? — пожал плечами дневальный. — Сам разбирайся. Вон он на скамейке сидит, тебя дожидается…

Витлицкий вышел обратно на свежий воздух и оказался в небольшом скверике, отгороженном от Садовой улицы ажурной решеткой с массивными столбами. На одной из скамеек под кустами сирени, недавно выпустившими свежие листочки, действительно сидел какой-то человек, на которого Игорь, проходя мимо, не обратил внимания. Пожилой мужчина, несмотря на теплую погоду, был одет в драповое пальто, некогда дорогое, а теперь бесформенное, донельзя заношенное и сильно лоснившееся во многих местах. Под старомодной и изрядно помятой шляпой была видна только нижняя часть его лица, с крючковатым кончиком носа и многочисленными морщинами на тщательно выбритых щеках. На скамейке он расположился в сгорбленной, но не лишенной важности позе, оперев руки на выставленную перед собой палку с пожелтевшей костяной ручкой.

— Чего надо, папаша? — довольно пренебрежительно бросил Витлицкий, подойдя к скамейке.

Дожидавшийся Игоря человек поднял голову, показав блеклые, но живые и умные глаза под густыми седыми бровями, пристально посмотрел на подошедшего, близоруко сощурившись, и скрипучим голосом, слегка картавя, сказал:

— Во-первых, здравствуйте, молодой человек.

— И тебе не хворать, — скороговоркой ответил курсант. — Ну выкладывай, что там у тебя, а то времени в обрез…

— Ай-яй-яй, разве можно так говорить со старшими? — укоризненно покачав головой, посетовал старик. — Счастье, что ваш дед не слышит этих слов и не видит на своем внуке этого мундира.

У Витлицкого похолодело внутри. Он сразу же понял, что этот старик говорит правду, и почему-то решил, что сказанное сидящим на скамейке незнакомцем ни много ни мало перевернет всю его жизнь. Предчувствие чего-то страшного и неизбежного охватило Игоря от сказанных стариком слов, заставив оставить развязный тон.

— Какой еще дед? — в замешательстве спросил он, опускаясь на скамейку. — И вообще, кто вы такой?!

— Какой дед? Обыкновенный — отец вашей матери… — ворчливо ответил старик. — Я — Бродский, — добавил он после паузы. — Я управлял делами вашего деда до самой революции.

Перед глазами курсанта все поплыло. Кусты сирени, лавочки, дорожки с пробивающейся сквозь брусчатку травой, уличная суета за оградой — все исчезло, превратившись в одно морщинистое лицо старика с живыми глазами и недовольно поджатыми губами.