Бриллиантовая пыль

— Ваш дед, молодой человек, чтоб вы знали, был крупным промышленником и финансистом, — стал рассказывать Бродский. — Когда-то, кто такой Арнольд Карлович Борштейн, знали все и, заметьте, не только в деловых кругах… Отделения его банка были почти во всех российских губернских городах; на его заводах работали тысячи человек; половина поездов в России ездила по его рельсам… Да что там Россия?! Его знали в Берлине, Париже, Вене, даже за океаном… Всем этим управлял сам Борштейн, а когда он умер — стал управлять я. Это было трудновато, скажу я вам, — хозяйство большое. Но я справился… Вы спросите, зачем я это делал?.. Я отвечу — ради вас… Да, да! Арнольд Борштейн завещал все, что у него было, своему внуку — сыну своей младшей дочери, а это — вы, господин красный курсант… Именно вы — единственный законный наследник финансово-железнодорожно-промышленной империи Борштейна!

— А разве все, что у него было… Ну там его банки, заводы, дороги… Это же все наверняка было экспроприировано Советской властью?.. — робко возразил Витлицкий.

— Все, да не все… — усмехнулся старик. — Кое-что осталось. И я могу рассказать вам, как это кое-что можно получить… Если вы, конечно, найдете время, чтобы послушать старого Бродского…

Бывший управляющий банкира Борштейна устроился поудобнее, откинувшись на спинку скамейки, и заговорил своим скрипучим неприятным голосом, довольно монотонно, лишь изредка вставляя в свою речь заковыристые словечки и саркастические фразы. Игорь Витлицкий слушал Бродского буквально открыв рот. История, рассказанная Ефимом Соломоновичем, не укладывалась в голове, но неожиданным образом наложилась на какие-то смутные обрывки детских воспоминаний, сохранившихся в памяти Игоря.

— Значит, меня зовут Сергей Михайлович Борштейн? — спросил курсант, когда Бродский, закончив свое повествование, замолчал.

— Таки да, — ответил Ефим Соломонович, — но кричать об этом на всех углах я бы на вашем месте не стал.

— Как же вы меня нашли? — все еще сомневаясь, спросил Игорь.

— Это было непросто, доложу я вам…

— Но может быть, вы ошиблись? — все-таки спросил Витлицкий, от всей души желая, чтобы старик развеял его сомнения.

— Это вряд ли, — покачал головой Бродский. — Я, молодой человек, знал вас вот с таких лет, — Ефим Соломонович показал рукой высоту в пару вершков от сиденья скамейки. — Вот эту отметину спутать нельзя, — он ткнул пальцем в шею Игоря, в то место, где у него под скулой с правой стороны имелась коричневая родинка величиной с горошину. — Точно такая же была и у вашей матери.

— Что же мне теперь делать? — затравленно посмотрев в глаза Бродскому, спросил Игорь.

— Вам решать, молодой человек, — ответил Ефим Соломонович. — Думайте…

— А что бы сделали вы на моем месте?

— Я стар, и я на своем месте… Мне уже ничего не нужно, кроме покоя… Но я вам скажу, господин красный военный, что таки эти драгоценности, если вы, конечно, решите их заполучить, дадут вам то, о чем многие даже мечтать не могут. Это же, на минуточку, украшения царской семьи!.. Им цены нет!.. Хотя здесь, в Советской России, — Бродский презрительно выпятил нижнюю губу, — эти побрякушки не принесут вам ничего, кроме больших неприятностей.

У Витлицкого дух захватило и разом пересохло во рту, он с трудом справился со спазмом в горле и, пугаясь собственных мыслей, пролепетал:

— Но ведь с ними же можно…

— Вот именно, — подхватил Бродский, — особенно если не жадничать и не возиться с золотом, а вынуть и взять с собой только камни… Впрочем, — добавил он пристально посмотрев на растерянно моргающего глазами Витлицкого, — вы можете забыть о том, что я вам тут говорил, и жить, как и раньше… Тем более, — усмехнулся бывший управляющий, — такая завидная карьера: советский офицер…

Игорь опустил голову и с отупелым видом уставился на свои сапоги.

— Ну, я вижу, вам, Сережа, надо крепко подумать, — сказал Бродский, поднимаясь со скамейки. — Не буду мешать. Прощайте, молодой человек.

— Куда же вы? — спросил Витлицкий, подняв глаза на старика.

— Я свое дело сделал. Все, что я знал, теперь знаете вы…

Бродский ушел, а Игорь был настолько ошарашен, что не спросил, где он, если что, сможет найти Ефима Соломоновича. Мало того, он даже не догадался поблагодарить старика…

Витлицкий долго сидел на скамейке в сквере, размышляя о том, что произошло.

Наступил вечер. Стало темнеть. Ощутимо похолодало. Воскресный день подходил к концу. Мимо лавочки проходили курсанты, возвращавшиеся после увольнения; многие здоровались с ним, пытались заговорить. Игорь отвечал односложно, в разговоры не вступая. От его восторженного настроения не осталось и следа. С ненавистью глядел он на вечернюю улицу, бездарно и безвкусно разукрашенную перед бессмысленным праздником.