Бриллиантовая рука

— Усы? — переспросил Кеша и, больше не обращая внимания на верзилу, присел рядом с Горбунковым. Вкла­дывая его загипсованную руку в висящий на шее платок, он потребовал: «Объясни ему, почему Володька сбрил усы».

Затем налил очередную рюмку и поднес ее ко рту Семен Семеныча:

— Пей. У нас очень мало времени. Пей, Сеня.

— Сеня?! — изумился все еще стоявший сзади верзила. Семен Семеныч покорно выпил.

Через несколько минут непонятно как оказавшийся за их столом верзила, понявший наконец, что обознался, весело пытался оправдаться:

— Вы уж простите! Обознался!

Он склонился всей своей могучей фигурой к Семен Семенычу и добавил:

— Вот если бы вам усы — были бы вылитый Володька Крынкин, мой школьный товарищ.

— Товарищ, у вас когда самолет? — строго поинтере­совался Кеша.

Спохватившись, Евгений Николаевич посмотрел на часы: ,

— Да... пора.

Уже вставая и протягивая на прощание руку Семен Семенычу, он сказал:

— Ну, будете у нас на Колыме...

Кеша вдруг натужно закашлялся, словно внезапно по­перхнувшись.

— ...Будете у нас на Колыме — милости просим!

— Нет,— ответил еще не отдышавшийся Кеша, пожи­мая протянутую руку.— Лучше вы к нам...

«А хорошо, что он не контрабандист,— с умилением, стараясь победить хмель, думал об ушедшем Семен Семе­ныч.— Симпатичный мужик... Зачем же я так напился?»

Кеша закурил и кончиками пальцев тронул поставлен­ную на локоть руку Семен Семеныча. Рука тут же свали­лась со стола. Вернув ее обратно, Кеша спросил:

— Сеня, ты уже дошел до кондиции?

— Нет...

— Нет? Тогда еще по рюмочке.

— Нет-нет,—остановил друга Семен Семеныч.— Боль­ше не буду.

— Должен!

— Нет! — Горбунков прикрыл ладонью рюмку.

— Сеня! Ты меня уважаешь?

— Уважаю, но пить не буду!

— Тогда я тебя укушу.

— Кусай,— безразлично сказал Семен Семеныч и про­тянул торчащие из гипса пальцы.

Слегка качнувшись и чуть не свалившись со стула, Кеша больно впился зубами в пальцы. Как ни пытался Семен Семеныч оторвать руку, Кеша не разжимал зубов.

— Кеша... пусти... люди же кругом, ну что ты! — умо­лял Семен Семеныч.

Устав, наконец, Кеша разомкнул челюсти.

— А под дичь? — вдруг спросил он.

— Под дичь — буду,— кивнул Горбунков.

— Федя, дичь! — громко крикнул Кеша куда-то в сто­рону.

— Дичь! — в тон ему повторил Семен Семеныч.

 Через несколько секунд перед их столиком появился Федя, державший на растопыренных пальцах огромное блюдо, на котором, распростерши крылья, красовался огромный фазан.

— Это дичь? — недоверчиво спросил Семен Семеныч.

— Это дичь? — вторя ему, уточнил у Феди Кеша.— И почти сразу же повторил: — Дичь.

— А под дичь водку не пьют,— все еще старался уви­льнуть Семен Семеныч.

— А что пьют?

— Ну вот это...— и он, издав какой-то странный шипя­щий звук, широко развел руками.

— Понял, понял,— сказал Кеша.— Федя, еще по сто пятьдесят шампанского — и все!

Федя принес шампанское.

— За тебя,— поспешно чокнулся Кеша и сразу выпил.

— Спасибо,— успел сказать Горбунков, однако не успел чокнуться.

Неожиданно перед столиком появился Борис Савель­евич:

— По-моему, вам пора освежиться...

Коротко кивнув, Кеша вскочил на подкашивающихся ногах и обнял за плечи Семен Семеныча.

— Сеня, нам пора освежиться... Быстро... Пойдем... Пойдем...

— А дичь? — спросил Семен Семеныч, неумолимо увлекаемый куда-то Кешей.

— Дичь не улетит. Она жареная. Быстро. Не шали, не шали, Сеня... Пойдем...

Семен Семеныч шел, подталкиваемый другом к выходу. Наконец, он беспомощно спросил:

— Куда мы?

— Строго на север порядка пятидесяти метров. Быстро, Сеня... Пойдем...

Они были уже у самой двери, когда Семен Семеныч, с непонятно откуда взявшейся силой оттолкнул Кешу в сторону так, что тот чуть не свалился на пол, и, не огляды­ваясь, пошел через весь зал к небольшой эстраде, где, лениво что-то наигрывая, сидел за роялем музыкант.

— Сеня! — крикнул вдогонку Кеша.

Но Горбунков его больше не слышал. Пошептавшись о чем-то с пианистом, он подошел к микрофону и, чтобы не упасть, ухватился за его штатив двумя руками. Микрофон ответил громким гулом, разнесшимся по залу. Все насторожились: и Кеша, и Борис Савельевич, и Федя, и сам шеф, и его красавица-агентша, и подоспевший к этому времени Володя, и много-много еще разного народу.

Найдя, наконец, равновесие, Семен Семеныч громко объявил в микрофон:

— Песня про зайцев!

Зазвучало вступление.

В темно-синем лесу,

Где трепещут осины,

Где с дубов-колдунов

Облетает листва,

На поляне траву

Зайцы в полночь косили

И при этом напевали странные слова:

«А нам все равно, а нам все равно,

Пусть боимся мы волка и сову,

Дело есть у нас,

В самый жуткий час

Мы волшебную

Косим трын-траву!»

А дубы-колдуны

Что-то шепчут в тумане,

У поганых болот

Чьи-то тени встают,

Косят зайцы траву,

Трын-траву на поляне

И от страха все быстрее песенку поют:

«А нам все равно,

А нам все равно,

Пусть боимся мы волка и сову,

Дело есть у нас:

В самый жуткий час

Мы волшебную

Косим трын-траву!

А нам все равно,

А нам все равно,

Твердо верим мы

В древнюю молву:

Храбрым станет тот,

Кто три раза в год,

В самый жуткий час

Косит трын-траву!»