Бриллиантовая рука

Надя все сидела возле него на согнутых коленях, словно изваянная из мрамора, в своем белом платье, с растре­панными светлыми кудряшками на голове, с бледным ли­цом. Она больше не плакала. Сумбурные мысли посте­пенно улеглись, уступив место тихой безысходной грусти.

Заметив, что комната постепенно заполнилась каким-то новым светом, Надя оглянулась на балконную дверь и уви­дела, что уже занимается рассвет.

Поняв всю бессмысленность, нелепость и беспросвет­ность дальнейшей жизни, свое полное бессилие в разреше­нии поставленных ею проблем, Надя, впрочем, как и любая другая женщина, попавшая в подобную ситуацию, если, конечно, она настоящая женщина, приняла конкретное решение:

— Так... есть только один выход... Я лишу себя жизни... Пусть тогда попрыгает, пусть поплачет на моей могиле. Может, хоть это поможет ему прозреть и вспомнить о де­тях, забыть о красивой жизни, на которую он польстился...

Надя осторожно повернула голову и посмотрела на пистолет.

В этот момент за окном неожиданно сверкнула молния, хотя ничто перед этим не предвещало дождя, и сразу же по небу покатился зловещий грохот...

* * *

С превеликим трудом оторвав налитую свинцом голову от подушки, привстав на локте, Кеша дрожащей рукой откупорил принесенную Лёликом бутылку шампанского. Поднеся ее ко рту, он коротко дунул на светлую дымящуюся струйку, выползавшую из горлышка, и, дробно постукивая зубами о стекло, попытался сделать глоток. Поперхнувшись ударившими в нос пузырьками, он конвульсивно задергался на кровати. Придя в себя, он сделал новую попытку отпить глоток живительной влаги, но сидевший рядом и нетерпеливо следивший за ним Лёлик грубо отобрал у него бутылку:

— Хватит!

Кеша рванулся вперед, пытаясь догнать рукой уплывавшую в расфокусе бутылку, но сразу же откинулся навзничь под напором сильной руки Лёлика.

— Дай! — жалобно прохныкал он.

— Хватит! — повторил Лёлик.— Шампанское по утрам пьют или аристократы, или дегенераты.

Однако на этот раз Лёлик не заржал, как это бывало обычно, над своей шуткой. Он хотел было поставить бутылку на тумбочку, стояшую недалеко от кровати, но передумал и, легонько взболтнув содержимое, приложился к бутылке и высоко запрокинул ее над головой.

Кеша, не в силах сопротивляться такой несправедливости, тихо постанывал.

— Мя-я-у! — вторил ему Султан, который, увидав бутылку, почему-то вдруг сильно занервничал.

Допив содержимое бутылки, Лёлик, чтоб не пропадало, вытряхнул последние капли к себе на ладонь и отер ею мясистый затылок. Отправив, наконец, бутылку туда, куда и собирался, он тыльной стороной ладони отер подбородок и, решительно махнув рукой в сторону Кеши, сказал:

— Поехали к шефу!

Кеша трагически закатил глаза. Его зрачки непослушно вращались, то разбегаясь в разные стороны, то сходясь на переносице. Потеребив пальцами элегантный шелковый галстук, болтающийся на шее еще со вчерашнего вечера, он покачал головой:

— Нет... сейчас не могу...

— Это почему?

Снова приподнимаясь, Кеша похлопал ладонью Лёлика по плечу:

— Ты разве не видишь, в каком я виде?

— Да плевал я на твой вид! Поехали!

Нащупав в стоявшей у изголовья переполненной пепельнице окурок побольше, Кеша воткнул его в рот, зажег нетвердой рукой спичку, прикурил.

— Нет,—снова покачал он головой.— Я должен сначала принять ван-н-н-у, выпить чашечку кофе...

 — Будет тебе там и ван-н-на,— передразнивая Кешу, сказал Лёлик,— будет и кофа, будет и какава с чаем! Ну, кому сказал: поехали!

— Не-а,— упрямо покачал головой Кеша. Широко размахнувшись, Лёлик с силой ударил Козодоева в бок. Тот, пошатнувшись, кулем свалился с кровати, оставшись безмолвно лежать на полу.

Лёлик перегнулся через широкое мягкое ложе и, свесив голову к другу, вдруг тихо и жалобно попросил:

— Поехали, Кеша! А?

А тем временем огромный черный Султан, получив, наконец, доступ к вожделенной бутылке, с упоением обли­зывал ее горлышко. Его широко распушенный хвост подра­гивал от удовольствия. Султан безумно любил шампан­ское.

* * *

Похоже, в эту ночь Степан Степаныч спать не ложился. Иначе откуда бы мог так оперативно появиться огромный плакат в обрамлении лавровой ветви, который гласил:

 

 МОЛНИЯ

(Рядом была нарисована зловещая алая стрелка, симво­лизирующая молнию)

 ПОЗОР ПЬЯНИЦЕ И ДЕБОШИРУ гр-ну ГОРБУНКОВУ С. С.!!!

 Домком.

 Степан Степаныч любовно расправил углы своего тво­рения, результаты ночных трудов и, отступив на несколько шагов, еще полюбовался им. Он украдкой огляделся и со­крушенно покачал головой. Эх, жаль, что в эти ранние утренние часы на улице еще не было восхищенных та­лантом Степан Степаныча зрителей!

* * *

— Э-э-эх!

Он полежал еще с приоткрытыми глазами, очень уди­вившись, что еще жив.

— Ох-х-х!!!

Вероятно, еще не кончилась ночь, потому что кругом было темно.

— А-А-ах!..