Бриллианты безымянной реки

– Вот! – Женщина указала рукой на корову. – Корова даёт молоко, сливки, из которых получают масло. У моего мужа табун лошадей, олени. Наша скотина, наше трудолюбие и покровительство духов среднего мира кормят нас. Это имеет значение. Золото – нет. Пища и тепло – это жизнь, особенно зимой. Любовь и преданность – то же, что и пища, и тепло. Без них не выжить. Мы с мужем прожили душа в душу более пятидесяти лет. Вместе радовались. Вместе горевали. Вместе заботились о других. А металл, он как камень, душу не согреет, выжить не поможет.

Завершив свою короткую речь, она достала из складок одежды горсть мелких семян какого-то растения и бросила их в ляган. Металл на её реках и груди звенел, как струи родниковой воды, при каждом её движении.

– Маковое семя? Но откуда оно?..

– Маковое семя? Нет! Эти крупинки дурманят ум человека, как маковый отвар, но это не семена растений. Это камни. Им нет цены. Дарю! – ответила Шаманка, перед тем как скрыться в своём крытом шкурами шалаше.

Обе собаки неторопливо последовали за хозяйкой.

Я выгреб со дня лягана нечаянный дар Шаманки. Мелочь оказалась вовсе не семенами, а мелкими осколками каких-то мутных кристаллов неправильной формы. Пытаясь рассмотреть их получше, я подставил раскрытую ладонь солнечным лучам. При ярком свете кристаллы казались слишком гладкими, чтобы быть осколками стекла. Я перекатывал и мял их в горсти. Они казались слишком твёрдыми, чтобы их возможно было принять за кусочки прозрачного пластика. Я пересчитал кристаллы. Их оказалось ровно девять. В кармане ветровки нашёлся пожелтевший кусок старой газеты. Соорудив из него небольшой кулёк, я ссыпал в него кристаллы.

– Моя алмазная госпожа! Это же алмазы! – нашёптывал мне чей-то тихий голос. – Откуда их столько? Крупные! На сколько карат они потянут? Какова же может быть цена этих камней?

Только спрятав заветный кусок газеты в задний карман брюк и застегнув его для верности на пуговицу, я немного успокоился и понял, что разговариваю сам с собой.

– Это болезнь. Я всё ещё болен, – добавил я, обращаясь для порядка к корове. – У меня сломаны рёбра. Осип считает, что три ребра, а я думаю, что, может быть, и больше. Это серьёзно. Это болезнь.

Корова продолжала жевать, не удостаивая меня ответом. Однако теперь её пасмурное чело не казалось мне таким уж грозным.

Глава 5 Кто вертит кем, еще вопрос большой: судьба любовью иль любовь судьбой? [27]

Больше иных птиц мне нравятся поползни. Серая с рыжеватыми подпалинами спинка, кремовое брюшко. Поперёк головки тёмный прочерк, словно кто-то провёл чёрными чернилами от затылка к кончику клюва. А ещё ловкость в каждом движении и стремительный полёт. Зачем я не поползень? Зачем тело моё так непредсказуемо в своём неповиновении? Иной день мне шагается легко, и я оставляю дома дополнительный костыль, оставляя свободной левую руку. Но нередко бывают и дурные дни, когда тело нипочём не желает сползать с постели. Ноги ватные, словно их нет вовсе или отчаянно болят. Тогда вся надежда на руки, но и они слишком слабы, чтобы поддерживать непослушное тело в вертикальном положении. В такие дни каждое движение доставляет ужасные мучения. В такие дни всё моё счастье в том, что некому меня жалеть, некому надо мной смеяться, если, упав, я ползу по белым мхам, ровно огромный уж. Но и уж ловок, как поползень, а я пачкаю выстиранное бабушкой платье и плачу, и во всём моём облике не найти присущей хорошей женщине чистоты и опрятности. Я ругаюсь грязно и не в силах справить нужду, не запачкав своей одежды.

Однако в тот день мне шагалось легко. Правая моя рука не дрожала и была сильной, как рука вольного боотура-удальца. Она крепко сжимала костыль. В левой же руке я несла авоську с подарками, горсть карамелей в ярких фантиках – для бабушки. Банку мочёной морошки – для того, другого, человека. Обеим моим ногам также хвалу воздаю. Ни одна из них меня не подвела, не оступилась, не изнуряла меня невыносимой болью. Птицей-поползнем, ловким, быстрым, красивым, взбиралась я на вершину холма, где в своём чум-утэне[28], который Осип почему-то называл тордохом, жила моя родная госпожа-бабушка, родная, единственная и самая добрая. Мужа госпожи-бабушки, Осипа, я дедушкой не считала. Он был чем-то вроде нашей прислуги или преданного мажордома. О таких стариках я читала в переводах английских книжек, которые я брала в библиотеке Амакинской экспедиции. Осип называл геологов чудаками потому, что, не имея на всех хороших зимних домов (некоторые геологи из года в год зимовали в палатках), они всё же располагали довольно обширной библиотекой и берегли её рачительней собственных жилищ. Столько книг! Читать – не перечитать! Несколько сотен томов, и я прочла их все. Особенно меня интересовали книжки по геологии, но и беллетристикой я тоже увлекалась.