Британия. Краткая история английского народа. Том II

Первыми делами этого учреждения были, очевидно, созыв нового парламента и передача в его руки вверенной ему власти; но разгон «хвоста» сделал бесполезным «Билль о парламентской реформе», и, как нежелательно было совету созывать новый парламент по старой системе, он не решился взять на себя ответственность за такое коренное преобразование, как создание своей властью нового закона о выборах. Это затруднение было преодолено созывом учредительного конвента. Несколько лет спустя О. Кромвель с забавной откровенностью рассказал историю того неудачного собрания. «Я хочу рассказать вам случай, свидетельствующий о моих слабости и безумии. И притом это было сделано по простоте, я это могу утверждать… Тогда полагали, что люди наших взглядов, участвовавшие в войнах и согласные в этом отношении, непременно попадут в точку и сделают все так, как только можно желать! Так именно мы и думали, и я так думал; тем хуже для меня!» Для этой цели из списков, составленных индепендентскими церквями, государственный совет выбрал 16 человек, «надежных, богобоязненных, ненавидящих корысть». Большинство из них были, подобно Эшли Куперу, людьми благородными и состоятельными; число горожан, вроде торговца кожами Хвали Бога Бэрбона, именем которого воспользовались как прозвищем для всего собрания, было, по-видимому, почти таким же, как и в прежних парламентах.

Но на настроение его членов оказали роковое влияние обстоятельства его избрания. Сам О. Кромвель в порыве бурного красноречия, с которым он приветствовал открытие конвента, увлекся странным энтузиазмом. «Убедите народ, — сказал он, — что, как люди, боящиеся Бога, избавили его от ига королевской власти, так теперь они же будут управлять им в страхе Божьем… Вы призваны Богом, призваны поистине чудесно и неожиданно… Никогда верховная власть в такой степени не признавала Бога и не была Им признаваема». Еще больше восторженности проявилось в действиях самого конвента. Передача в его руки О. Кромвелем и советом их полномочий сделало его высшей властью в государстве; но в созывавшей его инструкции было указано, что в течение 15 месяцев эта власть должна быть передана другому собранию, избранному согласно его указаниям. Таким образом, задача конвента как учредительного собрания, в сущности, заключалась в созыве парламента на действительно национальной основе; но он понял свое предназначение в самом широком смысле и смело взялся за дело всесторонних конституционных реформ. Он учредил комиссии для рассмотрения нужд церкви и народа. Одушевлявший собрание дух бережливости и честности сказался в устранении неравенства налогообложения и вкравшейся в гражданскую службу расточительности. С замечательной энергией он наметил ряд реформ, проведения которых Англии пришлось ожидать до наших дней.

Долгий парламент не решился преобразовать канцлерский суд, где ожидали своего решения 23 тысячи дел; конвент предложил его упразднить. При Долгом парламенте комиссия с сэром Мэтью Гэлом во главе начала работать над созданием единого свода законов; конвент снова выдвинул эту задачу. Эти смелые меры вызвали страшную тревогу среди юристов, к которым скоро присоединилось духовенство, заметившее, что установление гражданского брака и предложение заменить уплату десятины добровольными взносами общин угрожают его благосостоянию. Землевладельцы тоже восстали против поддерживаемого конвентом проекта об уничтожении патроната мирян, предсказывая наступление конфискаций. «Бэрбонский парламент», как в насмешку прозвали собрание, обвиняли в намерении разрушить собственность, церковь и закон, во вражде к инакомыслящим, в слепом и невежественном фанатизме. Сам О. Кромвель разделял общее недовольство его деятельностью. У него был ум скорее администратора, чем государственного человека, отличавшийся консерватизмом, чрезвычайной практичностью и некоторой близорукостью. Он видел необходимость административных реформ и в церкви, и в государстве, но совсем не сочувствовал носившимся в воздухе разрушительным теориям. Он желал «закрепить» положение, как можно меньше нарушая прежний порядок отношений. Правда, монархия исчезла в смутах войны; но опыт с Долгим парламентом только укрепил в нем убеждение, что в интересах гражданской свободы необходимо рядом с законодательной властью поставить, независимую от нее, власть исполнительную. Своим мечом он завоевал «свободу совести»; но при страстной привязанности к ней он все еще стоял за государственную церковь, приходскую систему и содержание духовенства на десятину.