Британия. Краткая история английского народа. Том II

Немногие парламенты были более замечательным или верным представительством английского народа. В парламенте 1654 года члены от Шотландии и Ирландии впервые заседали рядом с представителями Англии, как заседают и в настоящее время. Членов от «гнилых и карманных местечек» в нем не было. Несмотря на исключение из избирательных списков имен католиков и роялистов, а также немногих крайних республиканцев, Палата больше, чем какая-либо из заседавших прежде, имела право на название «свободного парламента». Свобода избирателей в пользовании правом голоса способствовало избранию большого числа пресвитериан, а также Гэселрига и Брэдшо, как и многих членов Долгого парламента, в том числе лорда Герберта и сэра Гарри Вэна-старшего. Первым делом Палаты было, конечно, рассмотрение вопроса об управлении. Гэселриг вместе с ярыми республиканцами тотчас стал отрицать законность как Совета, так и протектората на том основании, что Долгий парламент никогда не был распускаемым. Однако этот довод говорил столько же против правительства, сколько и против парламента, в котором они заседали, поэтому собрание довольствовалось признанием за Конституцией и протекторатом только временного значения и тотчас приступило к формированию законного правительства.

За основу новой Конституции было принято «орудие управления», обсуждавшееся статья за статьей. Единогласно было постановлено, что О. Кромвель, в качестве протектора, должен сохранить за собой власть; напротив, вопрос о праве вето или совместной с парламентом законодательной власти вызвал горячие прения, хотя страстные речи Гэселрига мало нарушали умеренность общего тона. Но тут внезапно вмешался Кромвель. Он взял на себя обязанности протектора, полагая, что недостаточная законность его власти более чем уравновешивается согласием народа. «Бог и народ — свидетели того, что я не сам занял это место», утверждал он. Его власть была признана Лондоном, армией, торжественным решенном судей, адресами всех графств, на конец, появлением членов парламента в ответ на его призыв. «Почему я не могу поставить этот акт провидения наравне с любым наследственным интересом?» — спрашивал он. В этом одобрении народа он видел призыв Бога, божественное право высшего порядка, чем право предшествовавших королей.

Но было и другое основание для того беспокойства, с которым он следил за действиями Общин. В промежутке перед созывом парламента он под влиянием своей страсти все устраивать далеко не ограничился чисто временными мерами. Стремление к упорядочению поддерживалось в нем не только направлением общественного мнения, но и настоятельными потребностями дня; а предоставленное ему «орудием управления» право издавать временные распоряжения «впредь до издания парламентом по этим вопросам дальнейших приказов» предоставляло его деятельности простор, которым он и поспешил воспользоваться. За девять месяцев до созыва парламента было издано 64 указа. С Голландией был заключен мир, в церкви восстановлен порядок, правосудие урегулировано до мельчайших подробностей, заключен союз с Шотландией. О. Кромвель вовсе не ожидал, что возникнет вопрос относительно этих мер или проводившей их власти, и думал, что парламент просто закончит его работу. «Великая задача вашего собрания, — сказал он на нервом заседании, — заключается во врачевании зол и успокоении страны». Сам он сделал многое, но, как добавил он, «остается сделать еще больше». Нужно было заключить мир с Португалией и союз с Испанией.

Палате были предложены билли о составлении свода законов. Предстояло закончить заселение и умиротворение Ирландии. Он был рассержен отвлечением от этих планов ради конституционных вопросов, на его взгляд, решенных волей Бога; но еще больше его раздражало то, что парламент снова выдвинул притязания на нераздельную законодательную власть. Тяжелые последствия, вызванные сосредоточением в руках Долгого парламента законодательной и исполнительной власти, убедили О. Кромвеля в его опасности для общественной свободы. Единственное ручательство того, «что парламенты не станут постоянными» или что они не будут пользоваться своей властью во вред народу, он видел в совокупном правлении «единого лица и парламента». Как бы ни были сильны доводы протектора, но тот прием, с помощью которого он попробовал провести их на деле, оказался роковым для свободы, а затем и для пуританства. «Если я призван Богом и признан народом, — закончил он, — то власть у меня могут отнять только Бог и народ; сам я не откажусь от нее». Затем он объявил, что вход в Палату будет позволен только тем членам, которые подпишут обязательство «не менять правительства, составленного из единого лица и парламента».