В эти дни я также подружился с бывшим журналистом, которого, несмотря на его робость, нашел человеком культурным и со вкусом. У него была обширная библиотека на нескольких языках, и в свободное время он писал (если я верно помню) трактат по философии, который, как Дмитрий Константинович был по каким-то причинам убежден, непременно сочтут «контрреволюционным», и поэтому он хранился в шкафу под замком, спрятанный под стопкой книг. Я пытался убедить его в обратном и уговаривал даже отнести рукопись в отдел образования в надежде, что кто-нибудь из наименее остервенелых типов проникнется его трудом и добьется для Журналиста каких-то послаблений в смысле пайка и свободного времени.
Когда я зашел к нему на следующий день после бегства Марша, он, все так же закутанный в зеленое пальто, лихорадочно бегал от печки к печке, ворочая дрова и поправляя вновь зажженный огонь. Он весело посмеивался, радуясь возвращению забытого тепла, и совершенно в русском духе зажег у себя все печки, как будто старался потратить топливо как можно быстрее.
— Черт возьми, что вы устроили? — с досадой сказал я. — Как по-вашему, откуда возьмется новая партия дров? Кажется, в этих местах дрова еще не падают с неба, не правда ли?
Но мой сарказм ускользнул от Дмитрия Константиновича, в хозяйственной системе которого не было места экономии. К его чрезвычайному негодованию, я открыл все решетки и, достав недогоревшие поленья и раскаленные угли, собрал их в одном большом огне в печи в столовой, которая отапливала и его спальню.
— Очень по-английски, — сказал он с невыразимым отвращением, шаркая за моей спиной и следя за моими действиями.
— Вы же понимаете, — решительно сказал я, — что можно топить только эту печь и ту, что на кухне.
Конечно, оказалось, что в кухонных шкафах у Журналиста пусто и у него нет никаких надежд утолить голод, кроме скудного и малоаппетитного обеда в четыре часа в местной общественной столовой, которая располагалась через два дома. Поэтому, тем более что стояла хорошая погода, я отвел его в маленькую частную едальню, где обедал в день моего приезда. Там я взял ему столько еды, сколько могло дать это крохотное заведеньице, и, опьяненный непривычными ароматами каши, моркови и кофе, он позабыл про печи и простил меня.
Через день или два Журналист достаточно окреп, чтобы вернуться к работе, и, взяв запасной ключ от его квартиры, я стал приходить и уходить, как мне заблагорассудится. Я сурово отчитал его за пренебрежение домашними делами, и благодаря нашим совместным усилиям нам удалось спасти его неопрятное жилище от окончательного превращения в свинарник. Там же я встречался и с некоторыми из тех, кого упоминал Марш. Журналист очень не хотел пускать их к себе домой, но примерно через неделю я уже так крепко держал его в руках, что мог заставить полностью подчиниться, только намекнув на то, что больше он меня не увидит. Если я же пропадал на целых три дня, его одолевала тревога.
Кое-кто из тех, с кем я встречался, сильно меня смущали, так как считали первой ласточкой приближающихся союзных войск и залогом скорой победы военной контрреволюции. Их отношение ко мне напоминало другую крайность, в которую в последнее время впало большевистское правительство по отношению к беспартийным рабочим — иностранным делегатам, которых оно совсем некстати провозгласило вестниками мировой революции.
Однажды вечером Журналист встретил меня с видом, исполненным хитрости и таинственности. Я видел, что у него что-то на уме, и ему так и не терпится высказаться. Когда мы наконец сели, как обычно, съежившись у печки в столовой, он наклонился к моему стулу, похлопал меня по колену, чтобы привлечь внимание, и заговорил.
— Михаил Михайлович, — сказал он вполголоса, как будто стулья и стол могли бы выдать секрет, — у меня возникла чудес-на-я мысль!
Он постучал указательным пальцем по боку своего тонкого носа, подчеркивая чудесность своего замысла.
— Сегодня мы с бывшими коллегами, — продолжал он все так же с пальцем у носа, — решили открыть газету. Да-да, подпольную газету, чтобы приготовить путь для союзников!
— И кто ее будет печатать? — спросил я под впечатлением от чудесности этого плана.
— Большевистские «Известия» печатают в типографии «Нового времени»[17]
, — сказал он, — но все наборщики твердо настроены против большевиков, поэтому мы попросим их тайком печатать наши листовки.— А на какие деньги? — спросил я. Его наивность меня забавляла.
— Что ж, вот тут вы и можете помочь, Михаил Михайлович, — сказал Журналист так, будто оказывал мне особую честь. — Вы же не откажетесь, правда? Прошлым летом англичане…
— Ну хорошо, оставим пока технические подробности, — перебил его я, — но почему вы так уверены в союзниках?
Дмитрий Константинович уставился на меня.
— Но вы же… — начал он и вдруг замолчал.
Последовала одна из тех пауз, которые красноречивее слов.