Британская шпионская сеть в Советской России. Воспоминания тайного агента МИ-6

— Я могу понять, что вы здесь в качестве офицера разведки, — сказал он. — В конце концов, у вашего правительства должен же быть кто-то, чтобы держать его в курсе, хотя вам это должно быть малоприятно. Но почему вам взбрело в голову бегать вот так по всем дурацким митингам и демонстрациям, это выше моего понимания. А что вы читаете! Вы были у меня всего раза три-четыре, но успели оставить такую кипу газет и брошюр, что ее хватило бы на целый отдел пропаганды.

Доктор, который, как я узнал от женщины в сторожке, приходился Мельникову дядей, оказался превосходным малым. Фактически он всем сердцем поддержал революцию в марте 1917 года и придерживался радикальных взглядов, но предпочитал помалкивать о них. Его племянник Мельников, напротив, вместе с довольно многочисленной группой офицеров с самого начала выступал против революции, но Доктор не поссорился с ними, понимая одну ключевую истину, которой, похоже, не понимают большевики, а именно: критерий, по которому в конечном счете следует судить о человеке, — это не его политические взгляды, а личные качества.

У Доктора был молодой и очень умный друг по имени Шура, закадычный приятель Мельникова. Шура учился на юридическом факультете. Он походил на Доктора по своим радикальным взглядам, но отличался и от него, и от Мельникова склонностью к философским обобщениям и попыткам заглянуть глубже в суть вещей. Мы много дискутировали с Шурой, прежде чем за несколько недель я успел хорошо его узнать.

— Коммунистические речи, — говорил он, — часто звучат как сказка, которую рассказывает дурак, в них полно шума и ярости, но нет никакого смысла. Однако за нескончаемым потоком тарабарщины скрываются искренний порыв и идеал. Идеал — это пролетарский золотой век, но их порыв — не любовь к рабочим, а ненависть к буржуям. Большевик считает, что если путем насильственного уничтожения буржуазии создать идеальное пролетарское государство, то в результате автоматически получится идеальный пролетарский гражданин! Не будет ни преступности, ни тюрем, не будет нужды в правительстве. Но, преследуя либералов и отрицая свободу мысли, большевики загоняют самостоятельно мыслящих людей в лагерь той самой части общества, которая своим поведением и спровоцировала появление большевизма! Вот почему я буду бороться за свержение большевиков, — сказал Шура, — они — препятствие на пути революции.

Странная у нас состоялась беседа, когда я впервые пришел к Доктору и объявил себя другом Мельникова. Он резко выпрямился, любезно улыбнулся и, очевидно, приготовился к любому мыслимому и немыслимому развитию событий. Последнее, на что он был готов, — это поверить мне. Я рассказал ему все, что мог, о его племяннике, и он, очевидно, думал, что я очень хитрый, если сумел столько разузнать. Доктор был вежлив, но непреклонен. Нет, ему ничего не известно о том, чем занимается его племянник, очень мило, что я интересуюсь его судьбой, но сам он давно уже перестал им интересоваться. Вполне возможно, что я действительно англичанин, как утверждаю, но он никогда не слышал, чтобы его племянник говорил о каких-либо англичанах. Он ничего не знает и не желает знать о прошлом, настоящем или будущем своего племянника, и если его племянник участвовал в контрреволюционной деятельности, то он сам в этом виноват. Я не мог не восхищаться спокойствием и учтивостью, с которыми он все это говорил, и проклинал свою маскировку, которая делала меня настолько непохожим на тот образ, в котором бы мне хотелось предстать перед Доктором.

— Вы говорите по-английски? — наконец сказал я, теряя терпение.

Я заметил, что он напрягся — еле заметно.

— Немного, — ответил он.

— Тьфу ты, пропасть! — воскликнул я по-английски, встав и ударив себя кулаком в грудь, — пожалуй, это могло показаться мелодраматичным, — какого же черта вы не видите, что я — англичанин, а не провокатор? Мельников должен был хоть что-то рассказывать вам обо мне. Если бы не я, он бы сюда не вернулся. Разве он не говорил вам, как мы вместе жили в Выборге, как он помог мне переодеться, как выпил весь мой запас виски, как…

Доктор вдруг привстал со своего стула. Застывшая вежливая улыбка, не сходившая с его губ с начала беседы, внезапно превратилась в широкую ухмылку.

— Так это вы давали ему виски? — перебил он меня по-русски.

— Разумеется, я. Мы…

— Тогда вопрос исчерпан, — взволнованно сказал он. — Посидите пока, я скоро вернусь.

Он вышел из комнаты и быстро направился к входной двери. У меня шевельнулось подозрение, что он хочет меня выдать, я выглянул в прихожую и нащупал небольшой револьвер, который был у меня при себе, потом оглядел комнату в поисках пути к спасению на случай опасности. Доктор открыл входную дверь, вышел на площадку, внимательно оглядел лестницу сверху и снизу, вернулся и закрыл все другие двери в прихожей, прежде чем снова войти в кабинет. Он подошел к тому месту, где я стоял, и посмотрел мне прямо в глаза.

— Почему же вы не приехали раньше? — тихо воскликнул он.