Британская шпионская сеть в Советской России. Воспоминания тайного агента МИ-6

— Странно, — с удивлением заметил я. — Вы говорили, что он согласен получить вторую половину после освобождения Мельникова.

— Это правда. Но, видимо, теперь он боится, что не успеет получить ее, ведь ему самому придется бежать.

— А тем временем какие у меня — у нас — гарантии, что следователь выполнит обещание?

Зоринский равнодушно посмотрел на меня поверх своей газеты.

— Гарантии? Никаких, — ответил он со своей обычной краткостью.

— Тогда какого черта я должен выбросить еще тридцать тысяч рублей с такими мизерными шансами?

— Не должны, если не хотите, — сказал он все тем же тоном.

— Вас эта тема не интересует? — сказал я, втайне возмущаясь его поведением.

— Конечно, интересует. Но какой смысл лезть из кожи вон из-за этого? Следователь хочет получить деньги заранее. Без них он точно ничем рисковать не будет. А с деньгами может рискнуть, вот и все, точка. На вашем месте я бы заплатил, если вы хотите, чтобы Мельникова выпустили. Какой толк зря терять первые тридцать тысяч? В любом случае вы их обратно не получите.

Я на минуту задумался. Мне казалось крайне маловероятным, что жулик-следователь, получив все деньги, сознательно полезет в петлю ради спасения человека, на которого ему совершенно наплевать. Неужели нет других способов организовать побег? Я подумал о Полицейском. Но если наши попытки идут по одному пути, то такие же попытки по другому, вне всяких сомнений, будут обнаружены и грозят всевозможными нежелательными осложнениями и разоблачениями. И тут меня осенило.

— А мы не можем пригрозить, что разделаемся со следователем, если он нас обманет? — предложил я.

Зоринский задумался.

— Вы имеете в виду нанять кого-нибудь, чтобы пристрелить его? Это будет стоить больших денег, и мы окажемся в руках нашего наемного убийцы так же, как сейчас мы в руках следователя. Притом, если его застрелят, мы потеряем последний шанс вытащить Мельникова. К тому же, как только мы пригрозим следователю, он на следующий же день сбежит с первыми тридцатью тысячами в кармане. Заплатите вперед, Павел Иваныч, рискните и заплатите — вот вам мой совет.

Зоринский взял газету и вернулся к чтению.

Что же делать? Шанс казался ничтожным, но я решил воспользоваться им, ведь он был единственным. Я сказал Зоринскому, что завтра принесу деньги.

— Хорошо, — сказал он и задумчиво добавил, отложив газету: — Кстати, мне кажется, вы, может быть, правы, предлагая пригрозить следователю. Да. Это неплохая мысль. Ему не нужно знать, что на самом деле мы бессильны. Мы скажем ему, что за ним следят, и он никуда от нас не денется. Я посмотрю, что тут можно сделать. Все-таки в конце концов вы оказались правы, Павел Иваныч.

Довольный, что сделал это предложение, я начал перерисовывать карту минных полей, а потом попрощался на ночь.

Но я не спал. Я часами мерил шагами мягкий ковер, вспоминая каждое слово вечернего разговора и пытаясь придумать способ снова стать независимым от Зоринского.

Выйдет ли Мельников на свободу? Казалось, его шансы вдруг уменьшились. Между тем Зоринский узнал мое имя и, кто его знает, может из чистого любопытства попробовать раскрыть все мои убежища и знакомых. Меня обожгло при воспоминании о том, как в тот вечер он загнал меня в угол и заставил показать паспорт.

С такими-то мыслями я вынул из кармана свою новоприобретенную справку об освобождении и снова рассмотрел ее. Да, это настоящее сокровище. «Неизлечимая болезнь сердца» — это означало бессрочное освобождение. Я подумал, что с этой справкой и своим паспортом я мог бы даже прописаться относительно безопасно и снять обычное жилье где-нибудь на окраине города. Однако я решил не делать этого, пока у меня есть возможность с удобством жить в центре, перебираясь из дома в дом.

Единственное, что мне не нравилось в моем новом «документе», так это его явная новизна. Я еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь в России имел опрятные «документы», и, как правило, паспорта были в таком состоянии, что едва не расползались на клочки. Доводить мою справку до такой же ветхости не было нужды, учитывая, что ей всего два дня, но я решил хотя бы сложить и смять ее несколько раз, чтобы она стала похожа на мой паспорт, которому всего пять дней. Я взял листок, плотно сложил вчетверо и тщательно прогладил складки большим и указательным пальцем. Затем положил на стол и, прижав листок ногтем, протащил его взад-вперед. В конце концов складки перестали выглядеть как новые, и тогда я слегка растрепал края.

И тут случилось чудо!

Вы, конечно, не слышали загадку: «Что такое математика по-большевистски?» Ответ такой: «Это когда можно только отнимать и делить». Что ж, буквально это и произошло с моей справкой об освобождении! Пока я держал ее в руках и пытался растрепать края, бумага вдруг расслоилась и, будто какой-то одноклеточный организм, совершенно внезапно разделилась надвое, открыв перед моим изумленным взором не одну справку, а две!