Британская шпионская сеть в Советской России. Воспоминания тайного агента МИ-6

Что? Мое имя! Я вдруг вспомнил, что никогда не говорил Зоринскому, под какой фамилией живу, не показывал ему свои документы и не сообщал никаких конфиденциальных сведений. И моя скрытность была неслучайной. В каждом доме, где я часто бывал, меня знали под разными именами и отчествами (так русские обращаются друг к другу), и мне совсем не хотелось раскрывать перед Зоринским свою мнимую фамилию или показывать имевшийся у меня паспорт.

Ситуация, однако, была очень щекотливой. Прилично ли мне отказываться вписать свое имя в присутствии Зоринского после всевозможных услуг и помощи, которые он мне оказал и продолжал оказывать, и особенно после того, как он предоставил мне ту самую справку об освобождении, в которой я так нуждался? Ясно, что этим я бы его оскорбил. Между тем я не мог придумать другое имя и таким образом загубить документ, ведь его всегда приходилось бы показывать вместе с паспортом. Стремясь выиграть время на размышление, я взял справку, чтобы еще раз хорошенько ее рассмотреть.

Чем дольше я думал, тем яснее осознавал, что, хотя свидетельство, несомненно, подлинное, все нарочно подстроено так, чтобы заставить меня раскрыть имя, под которым я живу! Если бы это был Журналист или даже Полицейский, я бы не колебался и уж точно не мучился бы, как сейчас. Но это был Зоринский, умный, циничный и загадочный Зоринский, к которому я, искоса взглянув на него, внезапно ощутил сильнейшее, непреодолимое отвращение.

Зоринский поймал мой косой взгляд. Он сидел, развалясь, в кресле-качалке с ничего не означающим выражением на своем кривом лице и качался взад-вперед, разглядывая ногти. Он поднял глаза, и, когда наши взгляды встретились на мгновение, я понял, что он не упустил моей нерешительности.

Я сел за письменный стол и взял перо.

— Разумеется, — сказал я, — сейчас же впишу свое имя. Это просто спасение.

Зоринский поднялся с кресла и встал рядом со мной.

— Надо подделать почерк, — сказал он. — Очень жаль, что я не каллиграф, а то бы вам помог.

Я взял карандаш вместо пера и стал писать свое имя, копируя буквы почерка на справке. Я быстро уловил суть почерка, и Зоринский восхищенно захлопал, когда я вывел слова «Иосиф Крыленко». Потом я обвел подпись чернилами и отложил перо, очень довольный.

— А занятие? — спросил мой собеседник так спокойно, будто спрашивал, который час.

Занятие! Револьверный выстрел над ухом не мог бы поразить меня больше, чем этот простой, но совершенно неожиданный вопрос! Я решил, что две пустые строки оставлены только для имени, но, присмотревшись, увидел, что вторая действительно предназначалась для профессии или рода занятий подателя справки. Слово «занятие» было напечатано не полностью, а сокращенно — «зан.», притом эти три буквы были скрыты вписанными от руки словами на нижней строчке, означавшими возраст — «тридцать», который был написан полностью.

Я едва не подскочил.

— Это важно? — спросил я. — У меня нет никакого занятия.

— Тогда нужно придумать, — ответил он. — У вас же должен быть с собой какой-то паспорт. Что вы показываете на улице во время проверки? Перепишите оттуда.

Меня загнали в угол! Я сам послушно залез в ловушку. Зоринскому по какой-то причине было любопытно узнать, как я живу и под каким именем, и он таки сумел разузнать по крайней мере часть того, что хотел. Мне ничего не оставалось. Я нехотя вынул из кармана справку из ЧК, чтобы переписать точную формулировку.

— Можно мне взглянуть? — спросил мой собеседник, беря документ.

Я внимательно вглядывался в его лицо, пока он неторопливо рассматривал бумагу. Веселая улыбка искривила его губы.

— Прекрасная справка, ничего не скажешь, — сказал он наконец, особо внимательно разглядывая подписи. — Если так и дальше пойдет, вас не скоро дождутся в камерах на Гороховой.

Он перевернул листок. К счастью, еще не вышло постановление, сделавшее все «документы, удостоверяющие личность» недействительными, если на них нет печати домкома с указанием полного адреса. Поэтому на обратной стороне ничего не было.

— Вы учились у Мельникова, это ясно, — сказал он, кладя документ на стол. — Кстати, мне есть что рассказать вам о Мельникове. Но сначала допишите.

Я без промедления вписал свой род занятий — служащий в конторе ЧК — и добавил слово «шесть» к возрасту, чтобы он соответствовал другим моим бумагам. Выводя буквы, я пытался подытожить все, что произошло. Я надеялся, что Мельников скоро будет на свободе, но у меня начали возникать опасения относительно моей собственной безопасности — я подозревал, что она каким-то образом оказалась под угрозой в результате саморазоблачения, на которое мне пришлось пойти в тот вечер перед Зоринским.

Закончив, я сложил справку об освобождении и положил ее вместе с другими документами в карман.

— Так что там насчет Мельникова? — сказал я.

Зоринский углубился в «Правду» — официальный печатный орган Коммунистической партии.

— Что, простите? Ах да, Мельников. Я не сомневаюсь, что его выпустят, но сначала следователь требует все шестьдесят тысяч рублей.