Британская шпионская сеть в Советской России. Воспоминания тайного агента МИ-6

Поэтому я скрывался, сидел за дверьми в частном доме, сам покупал себе еду или ходил в никому не известные рестораны и обрадовался, когда получил немного денег на расходы и смог вернуться в Петроград к своим друзьям Марии, Степановне, Журналисту и остальным.

— Как вы сюда добрались, Иван Ильич?

— Да все по-старому, Мария. Черная ночь. Замерзшая река. Глубокие сугробы. Все вокруг — кусты, деревья, опушки — безмолвное и серовато-голубое в свете звезд. Границу все так же сторожат финские дозоры — они одолжили мне белую простыню для маскировки. Этакий плащ-невидимка, как в сказке. Словом, пока финны смотрели в кусты, я перебрался через реку под видом призрака Цезаря.

Мария была очарована.

— А вас никто не заметил?

— Никто, Мария. Чтобы получилась хорошая байка, надо мне было постучаться на красную заставу и объявить себя духом его покойного императорского величества, который вернулся отомстить за себя, правда? Но я этого не сделал. Нет, я выбросил простыню и взял билет до Петрограда. Очень прозаично, да? Мне бы еще чайку, пожалуйста.

Я обнаружил, что в городе, который с гордостью именовал себя «столицей мировой революции», складывается новая атмосфера. Одновременно с возрастающим дефицитом продуктов питания и топлива и растущим озлоблением масс со стороны правящей Коммунистической партии появились новые тенденции. В самом приблизительном виде эти тенденции можно разделить на политические, или административные, социальные и милитаристские.

В политическом плане народное недовольство толкало Коммунистическую партию к тому, чтобы всеми способами ужесточить контроль над всеми ветвями административной власти в стране. Таким образом, народные кооперативы и профсоюзы постепенно лишались свободы и независимости, вводилась начальственная иерархия при коммунистах-руководителях. В то же время нужно было строго «контролировать» выборы, иначе говоря, манипулировать ими таким образом, чтобы избирались только коммунисты.

В противовес этому стало очевидно, что коммунисты начали понимать, что политическая «сметка» (то есть публичное признание коммунистической идеологии) — это плохая замена административным талантам. Надбавка за невежество сменялась надбавкой за интеллект и опыт, и буржуазных «спецов» всех профессий, за которыми следило недреманное око большевиков, убеждали вернуться к своим профессиям и занять высокооплачиваемые должности при советском правительстве. Перед ними ставили всего два условия, а именно чтобы человек отказался от всяких претензий на бывшее имущество и от всякого участия в политике. Подобные предложения, в частности, делали представителям свободных профессий, врачам, медсестрам, сестрам-хозяйкам, учителям, актерам и художникам, но также и профессионалам в области промышленности и коммерции и даже землевладельцам, имеющим агрономическое образование. Таким образом большевики пошли на компромисс с буржуазией.

Ни один народ в мире не обладает такой же способностью героически и самоотверженно трудиться из чисто альтруистических побуждений, как определенный тип русских людей. Я помню, как летом 1918 года, в самый разгар гонений на интеллигенцию, я обратил внимание на примечательный факт в официальном докладе: множество образованных россиян героически остались на своем посту и боролись перед лицом невзгод ради того, чтобы спасти хоть что-нибудь от всеобщей погибели. Таких людей порой можно найти даже в рядах «партии», но их мало заботила политика большевизма и совсем не волновала мировая революция. По крайней мере, заслуга коммунистов в том, что они осознали ценность такого служения человечеству и, заметив его, стали поощрять, особенно если результаты этого труда потом ставили им же в заслугу. Труд самоотверженных индивидов такого типа в значительной мере послужил для того, чтобы компенсировать психологическое воздействие постоянно растущего политического и производственного рабства, и вследствие этого был осужден как «предательство» некоторыми контрреволюционно настроенными эмигрантами, и особенно теми, в глазах которых облегчение горькой участи русского народа было мелочью по сравнению с возвращением к власти их самих.

Третья растущая тенденция — милитаризм — была наиболее интересной, а для меня, кстати сказать, самой неудобной. Стимул к созданию могучей Красной армии с целью продвижения мировой революции усиливался настоятельной необходимостью мобилизовать все силы для сопротивления контрреволюционным «белым» армиям, которые собирались на российских окраинах, особенно на юге и востоке. Призыв добровольцев с самого начала обернулся полным провалом, не считая того, что некоторые вступали в Красную армию ради пайка, дожидались, пока их не отправят на фронт, а потом дезертировали при первой же возможности. Таким образом, приказы о мобилизации издавались все чаще, меры были все строже, и, пока я не устроился на какое-то постоянное место, мне приходилось идти на всевозможные хитрости, чтобы мои документы не превратились в пустую бумажку.