Британская шпионская сеть в Советской России. Воспоминания тайного агента МИ-6

Тот же автор сообщает любопытные сведения о том, как Бронштейн выбрал себе псевдоним. Сейчас он носит фамилию старшего надзирателя царской тюрьмы в Одессе, где Бронштейн сидел вместе с доктором Зивом. Последний описывает этого человека так: «Идя на прогулку, свидание и т. п., я каждый раз видел величественную фигуру старшего надзирателя, опирающегося на длинную саблю и орлиным взором фельдмаршала озирающего свои владения и чувствовавшего себя царьком». Весьма своеобразен и мотив, побудивший Троцкого вообще сменить имя. «Назвать себя Бронштейном значило навсегда прикрепить к себе ненавистный ярлык, указывающий на его еврейское происхождение. А это было как раз то, о чем он хотел, чтобы все, как можно скорее и основательнее, забыли». Эта оценка тем более ценна, что автор данных строк доктор Зив — сам еврей.

Работа по созданию и управлению огромной милитаристской машиной до настоящего времени давала полный простор для проявления сверхчеловеческой энергии и неукротимой воли Троцкого. Видя в русских крестьянах и рабочих скот и обращаясь с ними соответствующим образом, он, естественно, стремился как можно быстрее путем принуждения или лестных и заманчивых предложений убедить опытных кадровых офицеров царской армии, без техническим знаний которых он не мог обойтись, служить под красным флагом. Идеи «демократической армии» и «вооружения всего пролетариата», каковые требования наряду с требованием учредительного собрания и привели Троцкого с его соратниками к власти, были отброшены в тот же миг, как только они выполнили свою задачу.

Те же меры, которые применяла царская армия, большевики ввели для борьбы с массовыми грабежами и разбоем — неизбежным явлением, возникшим в результате большевистской агитации, — и даже с еще большей жестокостью. Солдатские комитеты вскоре распустили. «Революционных» командиров 1918 года, не имеющих ни опыта, ни подготовки для военного руководства, уволили и заменили «специалистами», то есть офицерами царской армии, за которыми, однако, внимательно следили тщательно подобранные коммунисты.

Сейчас сила Красной армии, безусловно, заключается в ее офицерском составе. По мере того как потребность в специальных военных знаниях становилась все более и более очевидной, официальное отношение к царским офицерам, ранее выражавшееся в презрении и враждебности к ним как к буржуазии, смягчилось благодаря очевидному желанию привлечь их на свою сторону. Сложилась любопытная ситуация, когда сквернословящая красная печать продолжала потакать инстинктам черни, объявляя всех царских офицеров «контрреволюционными свиньями», а Троцкий в то же время втайне пытался протянуть этим «свиньям» оливковую ветвь мира и обращался к ним примирительным и даже уважительным тоном. Офицерам было сказано: руководство прекрасно осознает, что, принадлежа к «старой школе», они не могут легко согласиться со всеми нововведениями «пролетарского» режима, и оно надеется, что со временем офицеры все же смогут приспособиться к ним, и если до той поры они «отдадут свой опыт на благо революции», то их услуги будут должным образом оценены.

«Трудно было поверить, что с нами говорит Троцкий», — как-то раз сказал мне один офицер после внеочередного совещания комиссаров и морспецов Балтийского флота, на котором Троцкий отменил систему комитетов и восстановил авторитет офицеров. Мой друг участвовал в этом совещании, так как был высокопоставленным чиновником адмиралтейства. «Мы все сидели за столом в ожидании, офицеры с одной стороны, коммунисты-комиссары — с другой. Офицеры молчали, потому что мы не знали, зачем нас вызвали, а комиссары, все в кожанках, расселись на лучших стульях, курили и громко смеялись. Вдруг дверь открылась, и вошел Троцкий. Я никогда его раньше не видел и совсем опешил. Он был одет в полную форму русского офицера, за исключением погон. Форма ему не шла, но он держался прямо и властно, и когда мы все встали, чтобы приветствовать его, меня поразил контраст между ним и комиссарами, которых он сам же и назначал. Когда он заговорил, мы были потрясены не меньше комиссаров, потому что он повернулся к нашему концу стола и назвал нас не „товарищами“, а „господами“, поблагодарил за службу и заверил, что понимает все трудности нашего положения, как моральные, так и физические. Затем он резко повернулся к комиссарам и, к нашему изумлению, излил на них поток оскорблений вроде тех, что мы привыкли в последнее время слышать в наш собственный адрес. Он назвал их симулянтами и лодырями, потребовал объяснить, как они смеют в его присутствии сидеть в таком расхристанном виде, так что они все съежились, как побитые собаки. Он сказал, что судовые комитеты упразднены; что отныне комиссары имеют полномочия только в вопросах политического контроля, а не в чисто морских делах. Все это нас настолько огорошило, что, кажется, не будь Троцкий евреем, офицеры пошли бы за ним все до единого человека!»