Брюхо Петербурга. Общественно-физиологические очерки

В историческом контексте «чухонцы» – это одно из прозвищ, которым называли финнов, живущих на территории современной России. Однако этот термин обычно рассматривается как устаревший и имеющий оттенок презрения. Финские поселения располагались на берегах Невы еще до его появления, и в 1703 году, когда был основан Петербург, они стали жителями этого города, так как он вобрал в себя множество их деревень. Финское население начало быстро расти после присоединения Финляндии к Российской Империи. Земля близ Финляндского вокзала принадлежала Финляндии. В его окрестностях находилось множество магазинов, а также таможня и квартиры железнодорожников. Десятая часть жителей этого района были финны. Финских ювелиров в Санкт-Петербурге было больше, чем в Финляндии. Финские служанки, отличавшиеся своей честностью и аккуратностью, пользовались большой популярностью в качестве прислуги. А также они считались хорошими заводскими рабочими. Среди трубочистов Санкт-Петербурга финном был каждый третий. В 1880-е годы Санкт-Петербург являлся вторым после Хельсинки городом, по количеству финского населения, в нем проживало в то время более 24 000 финнов. После революции часть финского населения Петрограда покинуло Советскую Россию. Те, кто остался, подверглись репрессиям в 1930-х годах. Сегодня в Санкт – Петербурге проживает всего несколько тысяч финнов.

Следует заметить, что главнейшая особенность чухонских деревень – это чрезвычайная разбросанность поселков: нередко одна деревня состоит из 5–6 поселков, раскиданных на пространстве 10–15 верст, и так как в каждом поселке насчитывается не более десятка дворов, невольно является мысль, что чухны склонны жить разобщенно, вразброд. На самом деле в этом факте лежат иные, более глубокие причины. Издавна занимая болотистую страну, чухны по необходимости принуждены были пользоваться всяким мало-мальски значительным пригорком для его заселения: оттого и произошло, что чухонские деревни разнятся от русских, которые, наоборот, отличаются скученностью населения.

Другая особенность чухонских деревень – это обилие гранита. Нередко ограды кладбищ, стены разных построек выложены булыжником, что свидетельствует, что этот материал обретается в изобилии.

Случается, что стены коровьего хлева возведены из гранита, а сверху прикрыты какой-нибудь убогой соломенной крышей.

– Сто лет простоит хлев-то!

– Живет! – проговорил чухонец, покуривая трубку. – Нашим камнем весь Петербург завален, а все мало! Право, бездонная пропасть!

– Ну а болота приносят вам какую-нибудь пользу?

– Ивовую кору дерем! В Петербург по семи гривен за пуд продаем!

Дранье ивовой коры весьма распространено; им занимаются старики, дети и женщины. Стоя по колена в воде, там и сям на болотах, чухны дерут ивовую кору, причем они или совсем отламывают прочь ивовые прутья, или же оставляют их на корню; в последнем случае ободранные кусты белого цвета торчат среди болот наподобие скелетов. Обыкновенно один человек в состоянии надрать около пуда в сутки. Кору сушат на солнце, обивают цепами и отвозят на кожевенные заводы. Например, в 1882 году в одном только Шлиссельбургском уезде драньем ивовой коры занято было до 3000 человек, которыми надрано 35 000 пудов ивовой коры.

Ежедневно ни свет ни заря из окрестных деревень тянутся многочисленные обозы чухон, которые везут в город разные молочные продукты. На чухонской двухколесной таратайке, запряженной низкорослой лошаденкой, проезжая мимо дач в окрестностях Петербурга, чухны то и дело выкрикивают о своем товаре.

– Масло чухонское, масло!

– Рыба свежая! Форели, сиги!

– Раки, раки! Раки хорошие!

– Грибы, грибы! Белые, красные!