Бродяга. Путь ветра

Ян привык к одиночеству и видениям – там не было нужды в словах. Беседа была для него делом хоть и не новым, но непривычным. Мари, напротив, говорить любила и умела, порой задавая весьма неожиданные вопросы… вот как этот.

– Ты странствуешь по миру, помогая тем, кто в беде. Не боишься боя. Обладаешь Силой, – продолжала Мари, отмечая каждую точку плавным, но энергичным взмахом тонкой кисти. – Не ищешь выгоды – значит, не наемник. Я о таких читала – в детстве.

– В Шессере, что ли? – недоверчиво поднял брови Ян.

– А ты думал, нас там только некромантией пичкали? – усмехнулась Мари и нараспев произнесла: «Слушайте, почтенные жители Кэйм-Батала, города девяти ворот!..»

Ян вздрогнул – запев легенды живо напомнил ему сводчатые, залитые солнцем залы библиотеки Торинга (солнечно там было всегда – даже в самые темные зимние ночи). Уходящие вдаль ряды стеллажей – книги, свитки, кристаллы. И он, совсем еще мальчишка, потерявшийся во времени и пространстве, с замершим сердцем – над книгой о Зеленых Звездах, о Вэйлэ, Бывших Прежде… о героях – настоящих, смотревших в лицо смерти и остававшихся самими собой, превозмогая боль и страх… спасавших прекрасных дев – и не только дев, и в любви бывших такими же неистовыми, как в битве.

– Нет, Мари. Я не герой, – ответил он наконец. – Я скорее мастеровой. Иногда – лекарь. Иногда – чаще, чем хотел бы – золотарь. Мир этот искорежен, болен, и людям в нем тяжко. А Дорога помогает исправить его… изменить.

– Изменить мир… ты в это веришь? Хватит ли на это тебя? И потом – разве при всем этом не меняешься прежде всего ты сам? Прости, я, наверное, задаю слишком много вопросов сразу…

«Много… – подумал Бродяга. – Сразу. Причем тех, о которых думать не больно хочется».

– А почему не хочется? – звонко спросила Мари, и Ян понял, что думал вслух.

– Не знаю. Возможно, поэтому я и не герой, – попытался отшутиться он, и понял, что получилось коряво. Ему внезапно захотелось разозлиться – то ли на нее, то ли – на себя самого…

Но он не успел: из-за пригорка показался Дом.

* * *

Дом ждал их.

Ян понял это, как только вошел.

Здесь всегда был порядок – но сейчас Дом блестел, как никогда прежде.

Две стопки чистого белья – две, не одна – лежали на скамье у двери, из-за которой валили клубы ароматного пара.

Два табурета стояли у стола.

Два кресла – у очага.

А у порога обнаружилось нечто такое, что он не успел и рассмотреть – Мари, тонко вскрикнув, сгребла это в охапку и прижала к щеке.

– Ты придумал? – спросила она, протянув ему пару новеньких шлепанцев, сперва показавшихся Яну варежками. Шлепанцы были мохнатые, похожие на котят, с пушистыми ушками и черными камешками-глазками на каждом.

Ян замешкался с ответом. Мари свободной рукой обняла его за шею, чмокнула в щеку и скрылась за дверью купальни, по пути подхватив одежду.

Ян привычно двинул плечом, сбросив и мешок, и плащ; сделал шаг к креслу… После чего – влекомый странным, подобным вине чувством – шагнул обратно, поднял упавшие вещи и аккуратно пристроил их на вешалку.

«Я же дома…» – попытался возмутиться Бродяга.

Безуспешно.

Подойдя наконец к креслу, сел и глубоко задумался.

Из-за двери слышался плеск и негромкое пение.

Приходя сюда прежде, Ян обычно падал в кресло, где и отдыхал с полчаса. Потом – к столу… Бродяге редко доводится поесть так неторопливо – и так вкусно. До купели добирался в последнюю очередь – перед сном. А у Мари все – с ног на голову… или все же – с головы на ноги?

Шлепанцы еще эти… Не помнил он – воображал ли за последнее время что-либо подобное. Одно точно – о Мари думал часто, и с каждым днем – чаще.

– Ян, купаться будешь? Там воды еще на четверых…

Мари стояла в проеме двери – появившись, как всегда, бесшумно.

С перекинутым через руку полотенцем, в алом халатике с золотым драконом по вороту – и тех самых шлепанцах.

Одновременно загадочная – и по-домашнему уютная.

Скользнула мимо, чуть тронув плечо:

– Иди, я пока стол накрою.

И кто, спрашивается, у кого в гостях?..

«Вы оба – дома», – беззвучно ответил Дом.

Вода была горячей – в меру, как всегда. Полотенце и халат – любимого Янова цвета – серо-зеленого с оттенком синевы, цвета свежей сосновой хвои. Странно: он никогда прежде не обращал внимания на цвет халата. Но вот что зеркало в купальне появилось только сейчас – Ян был уверен твердо. Как и в том, что до этого вечера ему и в голову не пришло бы приводить ее же – голову – в порядок после купания…

* * *

В чаше подобно опалу,

на языке – меду,

в крови – огню.

Надпись на бутыли лондейярского белого

Свечи наполняют комнату легким ароматом и – нет, не показалось! – пением невидимых струн. Серебро и хрусталь сменили на столе дерево и глину, и тонкая кружевная скатерть выглядит, как отражение облаков в зеркальной глади озера…

В тонких пальцах – стебель бокала, увенчанный цветком-чашечкой. Огоньки свечей и очага преломляются в нем золотистыми искрами; тот же рисунок искр, но на черном и чуть дальше – в глазах, за неровной занавесью челки.