Бродяга. Путь ветра

– Вижу, ты немножко поменяла ее Имя…

– Ты ведь не против? – лукаво улыбнулась та.

– Уверен: ей это не повредило, – подтвердил он.

– На одном из утерянных языков ее имя значило «горькое море», – задумчиво произнесла Гленна.

– А теперь будут в нем и Альма – «душа», и Риэль – «владычица»…

Линн и Тьери вслушались, поймав отголоски далеких наречий – упавшая капля морской воды и серебряный звон листвы небывалых деревьев…

– … и Аль – «Настоящий», – помолчав, кивнул Линн.

– Это уж – как она сама выберет, – вздохнула Гленна.

– Хей-йох! – Тьери прошелся колесом по коридору и вспорхнул на ступеньки. Сверху долетел его голос:

– Хотел бы я посмотреть на рожу Безликого, когда он попробует отнять у нее такое Имя... Эка беда: у него и рожи-то нету!

– Шут чешуйчатый! – покачал головой Линн, пряча улыбку. – Не поминал бы его от нечего делать…

И добавил серьезнее:

– А посмотреть… Посмотреть хотелось бы. Если Проложивший Дорогу даст оказаться здесь вовремя...

* * *

Свечи на гранях алтаря вспыхивали одна за другой, и слышались голоса:

– Безысходность… – и лицо Жреца, выхваченное мертвенным колдовским пламенем, сверкнуло из-под капюшона – лицо худощавое, острое, изрезанное морщинами...

– Хаос… – голос был негромким, а лицо Жрицы – нарочито невзрачным, но в безумных черных глазах жила свирепая, необузданная сила, а отголоски слова разнеслись эхом по всему залу.

– Страсть пожирающая… – Жрица этого храма больше всего напоминала старую жабу. Не верилось, что когда-то она была одной из тех самых служительниц мистерий страсти, чьи пляски сводят зрителей с ума...

– Боль Вездесущая… – красная, потная рожа, искаженная гримасой постоянного страдания.

– Смерть Всеприемлющая… – бледная личина, подобная маске.

– Ночь Первозданная… – фиолетовый взгляд Эннис, полный гордости за себя и за свой Храм.

– Забвение… – бесцветный голос; равнодушный, тут же стершийся из памяти образ – ни пола, ни возраста...

И знакомым шипящим говором, искаженным не до конца унятой болью:

– Бездна…

Показалось – или на левой щеке старого Йеннара действительно багровеет свежий шрам?

Голос, звучавший первым, загремел снова, отражаясь от сводчатого потолка:

– Завершается Испытание, и Тень готова принять избранную, победившую остальных в трехдневной битве…

– Ни одного из них она не лишила жизни сама! – возразил Йеннар. Заметно измотанный, он едва стоял, опираясь на плечи раболепно согнувшихся слуг.

– Испытание есть испытание. Безликому виднее, – парировал настоятель храма Безысходности, бывший в этот год Великим жрецом. – Насколько мне известно, последний ее противник – ученик твоей школы – использовал Силу, доступную лишь уртарам… и, кажется, даже назвал ее Имя?

Выдержав язвительную паузу, Великий заключил:

– Не нам решать. Подождем знака!

И, с глубоким поклоном обращаясь к скале, возгласил:

– Наш повелитель и владыка, яви свою волю!

Алтарь пошатнулся – Мари, не ждавшая этого, упала ничком. Ее талисман, оборвав цепочку, покатился туда, где прежде лежало тело врага – а теперь веером рассыпались упавшие талисманы. Семь продолговатых пластин на вороненых цепочках. Семь оборванных жизней...

Медальоны ожили. Алые искры бежали по темному металлу, очерчивая на каждом из них ту самую руну. Срываясь с цепочек, словно переспелые сливы, медальоны обретали подобие жизни, причудливо вытягиваясь, изгибаясь, сплетаясь и сцепляясь вместе.

– Знак Безымянного! – воскликнули наставники хором, в котором слышалось и торжество, и страх, и – в одном, до дрожи знакомом – нескрываемая ненависть.

Но голос Великого оставался бесстрастен:

– Мариэль из Храма Первозданной Ночи, встань! Пояс уртара – твой. Прими его – и да будет с тобой Сила и наш повелитель!