Бродяга. Путь ветра

– Ты сделала один выбор – там, в зале, вне пределов мира, – продолжил Говорящий. – Ты не выбрала тьму. И теперь я могу предложить тебе второй.

Проем раскрылся. За ним виднелась улочка незнакомого города, затянутая туманом. Дверь ближнего дома была открыта, и, перевесившись через порог, на ступеньках лежала восково-белая тонкая рука. «Бледная немочь», – вздрогнула Мари, узнавая.

И тут же, словно на экзамене, вспомнила: «Настой крылолиста, лунный корень, леммифадский бальзам»... И даже не удивилась, увидев, как сумка со снадобьями сама собою возникла у двери.

– Ей ты уже не поможешь, – проговорил Голос, и звучала в нем очень человеческая, живая печаль. – Но, оказавшись там, спасешь многих. А главное – выберешь путь. Нелегкий – но и не бесцельный. А из тех дорог, что сейчас перед тобою, – лучший.

– А если я откажусь? – вопрос показался ей самой неуместным... Но не задать его она не могла. Никто и никогда больше не будет вести ее вслепую!

– Судьбы многих людей сложатся иначе, – проговорил спокойно ее невидимый собеседник. – У каждого – своя Дорога. Ты пойдешь, куда захочешь сама. И если ты сможешь позвать меня когда-то потом – я, вероятно, откликнусь. Вот только сможешь ли позвать – и услышишь ли отклик? А город… не думай, что мне некого туда направить. Идущих по Дороге немало, и среди них есть те, кому я смог дать больше сил, чем тебе... Мне просто не все равно, что случится с тобой, Альмариэль. Веришь?

– Верю, – ответила Мари, и, стараясь не дать себе времени передумать, шагнула в Дверь...

* * *

Воспоминания промчались перед ней так быстро, что напиток в тяжелой глиняной кружке даже не успел остыть… только запах его казался теперь неприятным, да и вкус булочки исказился настолько, что к горлу подступил тяжелый липкий ком. Ощущение это было почти привычным – в последние несколько недель подобное случалось с ней все чаще.

Переборов тошноту, Мари напомнила себе: уходить надо быстро. Пока, погрузившись в уют Дома, она не осталась здесь еще на день... на два... на неделю... Пока не стало слишком поздно, и ее тело, меняющееся ради новой, зародившейся в нем жизни, не отяжелело настолько, что путь станет невозможен.

Оставив на столе неоконченный завтрак, Мари бережно открыла дверь в прихожую, словно боясь разбудить спящий Дом. Но он и не спал.

На вешалке ее ждала длинная куртка и плотные брюки, подшитые кожей; под вешалкой – мягкие, но прочные сапоги, заплечная сумка и легкий, удобный для дальней дороги посох. Болотно-зеленая накидка сама легла ей на плечи, безмолвно обещая хранить от холода, сырости и недоброго глаза.

Переодевшись, Мари на минуту присела у порога. Погладив пушистые шлепанцы, аккуратно поставила их под вешалку. Встала одним движением, подхватывая сумку и посох, и шагнула за порог, шепнув:

– До свидания, Дом, и спасибо…

«Прощай», – вздохнул Дом, закрывая за нею дверь.

Часть 4

Дорога домой

* * *

Это никогда не будет написано … и все же представим:

Ночь. Оплывшие свечи в тяжелом бронзовом канделябре. Скрипит, скользя по бледно-желтому листу, перо; скрипят и мысли-образы в усталой голове, нехотя дробясь на слова:

«Доводилось ли вам видеть сражающегося Бродягу?..»

Нет, не так…

«Доводилось ли вам видеть Бродягу,которому пришлось драться?»

Поверьте, это красиво. Только не все успевают рассмотреть:

«Зыбкая тень, которой неохотно касается оружие даже в самой умелой руке. Плавные движения, кажущаяся медлительность – однако ни метательные клинки-хэкья, ни арбалетные болты-молнии не поспевают за ним, поражая лишь сгустившийся воздух, угасая в полах плаща…»

Ах, да:

«…Плащ – тот самый, по которому Бродягу можно узнать где угодно…»

Опять не то.

«… По которому Бродягу узнают только тогда, когда он ушел – оставив врага обессиленным, разбитым, едва способным дышать; но почти всегда – живым».

Почти всегда.

* * *

Ян огляделся.

Разбойники-ургаши, тела которых вповалку лежали на обочине, были не худшими среди местного лихого люда – впрочем, и не лучшими. Кряжистый вожак в обитой железом кожанке третьего дня вырезал всю семью проезжего торговца – без жалости и без злобы, просто так, чтоб не мешали делить добычу. Тем самым кривым отточенным ножом, рукоять которого торчала теперь у него же под левым ухом.

Да и подельники его – ныне покойные – были не чище… Кто, в конце концов, просил нападать скопом на одинокого путника?

Ян вины не чувствовал и, казалось бы, не пытался оправдываться.