Дух Скагена говорил в теле Молниеносного, когда тот стоял перед тоннелем. Дух этот стремился внутрь. Спустя почти четверть века он вновь хотел ощутить прикосновение детских ручек, услышать тихое ребячье воркование, лечь поближе к крошечному, беспомощному существу, которого Вершитель Судеб предназначил быть его хозяином и божеством. Но дух встречал сопротивление в теле, рожденном в результате смены не одного поколения волков, а потому не подчинявшемся этому духу.
Молниеносный чувствовал зов, но не мог на него ответить. Сохранившееся в нем собачье начало требовало выхода, но его действиями руководили кровь и повадки дикого волка, и, хотя частица его души рвалась туда, в иглу, тело из плоти, крови и мышц не позволило свершиться чуду, которое обратило бы его в Скагена.
Он беспокойно кружил рядом с иглу, пока плач не смолк. Но даже тогда ему не захотелось продолжить странствия. В нем на удивление быстро пробудился собственнический инстинкт. В этой котловине под звездами и луной нашлось нечто большее, чем хижина белого человека. Оно не давало ему уйти, скрашивало одиночество, щекотало нервы. То был не образ младенца – Молниеносный никогда не видел детей, – а вечная как мир, отчаянная, голодная мольба о помощи. Он не мог отождествить этот звук ни с чем. Тот был для него загадкой, так же как и «человеческие» голоса, что слышались в завываниях ветра. Странный звук притягивал его словно магнит, усыпляя в нем бдительное звериное начало, удерживая его возле иглу.
Долгое время Молниеносный бесцельно бродил по равнине. Следы человека и собаки, коими был испещрен снег, ничем не пахли. Человек, увидевший иглу, сразу бы понял: что-то случилось. Температура внутри опустилась почти до нуля. Младенец умирал от голода.
Молниеносный ощутил надвигающуюся угрозу так же, как час назад предчувствовал теперешние события. Однако на этот раз предчувствие было еще сильнее и отчетливее. Теперь он вел себя осторожнее. Постоянно прислушивался. Принюхивался к воздуху, потом – к остывшим следам. Само присутствие иглу никак не укладывалось в его картину мира. Однако близость иглу вызывала в нем растущее удовлетворение, и он не раз ложился у входа, но не для того, чтобы отдохнуть, а чтобы ждать и наблюдать. Это было
Он отошел чуть дальше – к краю ледового утеса, нависшего над морем. Что-то подсказывало ему, что опасность придет не с моря, и он настороженно вглядывался в озаренную звездами мглу. Ветер ему не благоволил – он теперь дул с запада. Дважды он замечал в отдалении чью-то смутную тень, и, подуй ветер с востока, он уловил бы и запах. Он в третий раз попытался определить, кто это, и содрогнулся всем телом. Тень больше не появлялась, и Молниеносный потрусил обратно к иглу.
Спустя десять минут тень снова надвинулась на утес, а затем – на узкое взморье. Она направлялась в сторону иглу. Молниеносный заметил ее с расстояния в сто ярдов и весь напрягся, точно готовая развернуться пружина. Тень приближалась, постепенно белея в свете звезд, и наконец Молниеносный увидел медленно покачивающуюся голову «господина в белом сюртуке». То был Вапуск, белый медведь. Не дойдя пятидесяти ярдов до иглу, он остановился. Его огромная голова покачивалась из стороны в сторону, подобно маятнику; маленькие глазки сердито сверкали. Охота у него не ладилась, и медведь оголодал. Это был старый, лютый зверь ужасающего вида. Когда он увидел Молниеносного, в его огромной груди раздался рокот, похожий на треск ломающихся вдалеке льдин.
Эти громовые раскаты испугали бы любого волка, однако в душе Молниеносного поднялось новое чувство. Он не стал убегать, а грозно, как тигр, зарычал в ответ. Кто-то посмел вторгнуться на
Молниеносный угрожающе зарычал и, оскалив длинные белые клыки, попятился к закрытому входу в тоннель.