Bromance. Книжный клуб спешит на помощь

Как же часто Алексис слышала от него эту фразу и только сейчас разглядела ее истинную прелесть — он ничего от нее не требовал, не давил, а просто был рядом, готовый выслушать. Всегда. И ничего не ждал взамен.

— О чем? — спросила она, едва дыша.

— О том, почему так пристально на меня смотришь.

Ага, вот еще! Как сказать лучшему другу, что внезапно почувствовала нестерпимое желание его поцеловать? Алексис оторвала взгляд от его лица и уставилась на костер.

— Он не… он даже не спросил о ней.

Вновь его пальцы словно нечаянно коснулись ее шеи.

— О твоей маме?

— Он упомянул о ней, как… как о некой женщине, с которой у него была интрижка. — В уголках глаз защипали слезы. — Она заслуживала большего.

— Вы обе заслуживали.

— Вряд ли она хоть что-то для него значила.

— А если бы и значила, это бы что-то изменило?

— Не знаю. Возможно.

Ноа поставил бутылку на столик и повернулся к ней всем телом. Алексис машинально согнула одну ногу, освобождая ему место.

— Почему?

На глазах выступили слезы.

— Потому что она была достойна любви.

— Ты ее любила.

— Да, но это не одно и то же. Она была достойна настоящей любви.

— Расскажи о маме, — хрипло попросил Ноа.

Алексис положила голову на его предплечье.

— Она обожала белок. Обычно люди отгоняют их от кормушек, а мама устанавливала кормушки специально для белок.

— Кого-то она мне напоминает.

— Она обожала группу «Флитвуд Мэк» и романы Стивена Кинга. Когда я была в классе шестом, она разрешила мне прочитать «Оно», и мне потом целый год снились кошмары.

— Поэтому ты ненавидишь клоунов? — улыбнулся Ноа.

— Нет. — В груди болезненно заныло, в горле образовался комок. Он молча ждал объяснения. — Однажды я попросила пригласить клоуна на день рождения. Но мы не могли… У нас не было денег, поэтому мама сама нарядилась клоуном.

— И почему ты из-за этого их возненавидела?

— Не знаю. Наверное, я почувствовала себя виноватой. Думала, мама так поступила, потому что считала, будто недостаточно для меня делает. Это было несправедливо по отношению к ней. Я жалею о той просьбе.

И вновь к горлу подступила волна горькой обиды, которая зародилась в шикарном доме Эллиотта.

— Уверена, у Кэнди на днях рождения были клоуны и Лорен не приходилось ради этого брать дополнительные смены на работе.

— Все это ужасно несправедливо.

Алексис распрямилась и отхлебнула пива.

— Знаешь, что еще несправедливо? В тот день, когда нам сообщили мамин диагноз, я запомнила красный галстук врача, но не запомнила, во что была одета мама. Мне плевать на чертов галстук.

Ноа испустил болезненный вздох и наклонился к ней.

— Милая…

— Память несправедлива, верно? Мы не понимаем важность какой-то детали, пока не становится слишком поздно. Почему мы запоминаем кучу глупостей вместо самого главного?

— Не знаю, — покачал головой Ноа.

— Однажды мама сказала: самое печальное для родителя, что нельзя предугадать, когда сделаешь что-то для своего ребенка в последний раз. Когда последний раз помоешь ему голову, возьмешь на руки, приготовишь обед в школу, завяжешь шнурки. Но ведь то же самое касается и ребенка. Никто тебя не предупреждает о том, как важно запоминать каждую деталь, потому что она может стать последней — последний совместный поход в кино или по магазинам, последний ужин, день рождения. Я помню наше последнее Рождество, но не помню ее реакцию на мой подарок. Почему я столько забыла? Так хочется помнить обо всем.

— Иди ко мне. — Ноа притянул ее к себе, и она с радостью припала к широкой груди. Из-за позы объятие вышло несколько неловким и все же идеальным. Идеальным во всех отношениях.

— Когда она болела, я научилась делать вид, словно ничего страшного не происходит, — продолжала Алексис. — Как будто… если я притворюсь, что все в порядке и она не умирает, то она и не умрет. Но ей становилось хуже, и в какой-то момент этот спектакль потерял смысл — надежды уже не было. Тогда я взяла ее за руку и сказала, чтобы она не переживала, что она может уйти, — я справлюсь. Но я не справляюсь, Ноа.

— Мне жаль, — прошептал он ей в волосы, мягко прижимая ее голову к своему плечу. — Жаль, что все так вышло.

— Я ужасная эгоистка, только о себе и думаю.

— Горе не делает тебя эгоисткой, Лекса. По-твоему, я тоже эгоист, раз хотел разнести в клочья все американское правительство, только чтобы отомстить за смерть отца?

— Ты был ребенком. Я уже взрослая.

— Теперь и я взрослый, но все еще их ненавижу. Поэтому если твоя злость на гребаного Эллиотта Вандерпула эгоистична, то и моя тоже. Ну и что с того? Мы оба потеряли родителей слишком рано.

— Знаешь, что бесило больше всего после ее смерти? Приходилось успокаивать других людей из-за смерти моей мамы. Они не знали, что мне сказать, либо говорили глупости, и мне становилось их жаль, я пыталась сгладить неловкость. Это ужасно утомляло.

Ноа рассмеялся — безрадостно, скорее понимающе.

— После смерти отца было время, когда я думал, что врежу следующему, кто скажет «мне очень жаль».

— И спросит, чем они могут помочь.

— «На все есть причина».

Алексис застонала.

— «Мы будем рады тебя выслушать».

— «Ты такой сильный».