Bronza

За обедом Марка впервые посетило сомнение, а дядя ли ему этот человек. Веджвудский фарфор, серебро и хрусталь сервировки, молчаливый слуга, прислуживающий им в белых перчатках. Он что, попал в дом аристократа? Выросший в простой рабочей семье, он не помнил, чтобы родители хвастались родством с каким-нибудь аристократическим семейством. Вот и та ворона в больших очках (портной) тоже титуловала дядю каким-то там бароном! «Какое высоколобое чванство!» – с презрением подумал Марк, с нигилизмом юности отвергая само понятие «аристократизм». Дворянство, титулы, поместья – от этого всего веяло замшелостью и воняло нафталином. Он отказывал аристократии в будущем.

Спросив, понравились ли ему медальоны из оленины, дядя вдруг заинтересовался его «Дьявольской Трелью». Марк в ответ просиял. Окрыленный музой по имени Любовь, он и сам удивлялся полету своей мысли – роман писался быстро и легко.

– Твой детектив… – продолжил дядя, – тот, что ты пишешь… можно сказать – вещь посредственная. Ну, садист-музыкант. Ну, соблазняет игрой на скрипке женщин и убивает… В этом нет ничего интригующего. Да и финал напрашивается сам собой… Твоего убийцу поймают и, конечно же, казнят… – он отложил салфетку, потянулся за сигаретами.

Щелкнув зажигалкой, слуга поднес хозяину огня.

– Вот если бы сыщик, которого ты описываешь с такой теплотой, остался бы с носом… или вообще сам оказался бы тем маньяком! Вот где потрясающий сюжетный ход и непредсказуемая развязка! – закурив, дядя поблагодарил слугу кивком головы.

Марк промолчал. Как любой начинающий писатель, он плохо переносил критику в адрес своего детища. «Шли бы вы пить ваше мартини…» – глянул он на дядю, как на врага всей Британии.

Но тут слуга подал к столу десерт. Тот оказался выше всех похвал, ничего подобного пробовать Марку не приходилось. Песочные корзиночки просто таяли на языке. Половинки клубничин, выдержанные в ликере, джем и сверху взбитые сливки, посыпанные стружкой из горького шоколада. Сочетание приторного и горького добавляло вкусу пирожных особенную изюминку. Вино к ним тоже было изысканным: густое, темное и сладкое.

Наверное, он выпил лишнего, потому что слегка осовевший, расслабленно обмякнув, сидел за столом и слушал философствующего о высоких материях дядю, не слушая. Почему-то его разбирал смех, какой-то странный. Визгливые смешинки так и щекотали нёбо. Дядя вдруг куда-то подевался, а потом возник рядом, словно черт из табакерки. Сказал, что ему лучше прилечь, чтобы перестала кружиться голова.

– Ладно… Ладно! Только не надо со мной нянчиться! Я и сам дойду! – заупрямившись, отказался от его помощи Марк.

Встал со стула и ойкнул. Ноги тоже куда-то подевались. Прыснув от смеха, чтобы не упасть, ухватился за дядю. От его волос, еще чуть влажных, хорошо пахло. Свежестью и словно бы терпкой грустью, смутно-знакомой и отчего-то волнующей.

– Марк! Глупый! Да ты совсем пьян…

Сильные дядины руки крепко обняли его за талию, и он услышал, как забилось, застучало собственное сердце.