Перед рассветом базар
Северин, Гипнос и Энрике направились к рыбной лавке, где уже заранее договорились с местным рыбаком, чтобы тот отвез их на Повелью. А в палаццо матриарха Лайла и Зофья заканчивали последние приготовления. Северин обернулся к Энрике, ожидая, что историк начнет поэтические разглагольствования о готической архитектуре и византийском соборе или станет вдаваться в необычные подробности, обсуждая покрытую водорослями статую, пока его силой не оттащить в сторону. Но каждый раз, когда Северин набирался смелости, чтобы заговорить с ним, Энрике оборачивался к нему, и вид повязки, скрывавшей его раненое ухо, причинял Северину почти физическую боль.
Северин допустил, чтобы это произошло с его другом.
А что еще хуже, он позволил Энрике поверить в то, что он никому не нужен, когда все обстояло совсем не так.
Пока он пытался придумать, что и как сказать, Энрике догнал его и пошел рядом. Он казался напряженным и неуверенным.
– Красиво здесь, правда? – внезапно спросил он. – Напоминает о тех произведениях искусства, что ты заказывал для Эдема.
Гипнос, который шел рядом с ними, заворчал, поплотнее кутаясь в шарф из меха горностая.
– Здесь холодно, вот это правда.
– Возможно, кое-что для весеннего оформления, – услышал Северин свой голос. – Могла бы получиться интересная инсталляция в вестибюле. Возможно, волшебный Ночной Базар.
Энрике вскинул брови. Осторожная улыбка тронула губы историка, и он кивнул.
– Возможно.
Раньше надежды Северина казались огромными и смутными, но эта была маленькой. Эта надежда могла уместиться в комнате. Что после зимы непременно придет весна и нечто прекрасное, что ознаменует этот приход.
Улыбаясь самому себе, он потянулся в нагрудный карман мимо божественной лиры, которую Зофья зашила в его пиджак Сотворенными стальными нитями, и достал банку с гвоздикой. Он запихнул одно соцветие в рот, и резкий, обжигающий вкус завладел его чувствами.
Энрике сморщил нос.
– Ненавижу этот запах.
– А Лайла не возражает, – заметил Гипнос, понимающе улыбнувшись Северину. Раньше Северин отмахнулся бы от них и умолк, но разве он не обещал им предельную ясность во всем? А разве подобные вещи не созданы для того, чтобы обсуждать их в кругу друзей? Он рассасывал дольку, чувствуя ее горечь на языке, а затем сказал:
– Лайла возражает против много чего другого. В том числе против безответственного пренебрежения к ее чувствам, неверия в наших друзей и против (и это ее мнение, а не мое) эгоцентричного и ревностного стремления исправить мои ошибки и защитить дорогих мне людей. Думаю, ей просто не до того, чтобы беспокоиться из-за моей любви к гвоздике. – Энрике поморщился, а Гипнос со вздохом покачал головой.
– А ты извинился?.. – спросил Гипнос.
– Конечно.
– И напомнил ей о, хм… – Гипнос пошевелил безымянным пальцем.
– Как-то несерьезно напоминать любимой женщине, что, несмотря на ее смертный приговор, в жизни по-прежнему присутствует романтика, – холодно ответил Северин.
Энрике отвесил Гипносу подзатыльник.
– О! – вскричал Гипнос. – Это просто были мысли вслух. В опасных ситуациях я становлюсь, как бы это сказать, слишком любвеобильным. Жадным до жизни! Особенно когда ты знаешь, что скоро все пойдет на лад.
– Сомневаюсь, что она испытывает те же чувства, – откликнулся Северин.
Гипнос нахмурился, но затем радостно защелкал пальцами.
– Я знаю! Тебе стоит попытаться сделать так, чтобы она увидела тебя обнаженным в ее спальне. Я называю это методом
Северин и Энрике застыли на месте, уставившись на него.
–
– Я бы разделся. – Гипнос скрестил руки на груди. – Поверьте, это работает. Если леди или джентльмену это неинтересно, он просто выйдет из комнаты.
– И, скорее всего, после этого в придачу сожгут свои простыни, – пробормотал Энрике.
– Ну а если человек не против, то интимный процесс пойдет как по маслу. Стоит попробовать.
–
Гипнос фыркнул.
– У вас вообще нет воображения.