Буча. Синдром Корсакова

— Ушастый педофила сдал операм, а те его подсунули в камеру к блатным. А я Ушастому сказал, что мягко поступили с таким. Мы одного такого педрилу ловили всем отделом две недели. Поймали и яйца защемили дверью. А ты б чего сделал за дочку свою?..

— Макар, не трогай мою дочь. Дурные у тебя примеры.

— А-а, зацепило! Я образно, чтоб понятней было. Убил бы?

— Чего ж хорошего убивать?

— Тварь надо давить без жалости.

Шамай, когда переберет, начинает кричать, размахивать руками и может сбросить пепельницу, полную окурков на пол, и растоптать все окурки.

— На Руси раньше, до вашего христианства, были справедливые языческие законы: если в какой семье заводилась такая тварь, то убивали и тварь, и весь род искореняли до седьмого колена. Чтобы не распространялся гнилой этот ген на другие семьи и поколения. Понял? Гнилой порченый ген! Жестоко? Но зато какими были наши предки? Дубы, скалы! А вы со своими двумя тысячами лет милосердия до чего довели народ? Чечня вон твоя…

— Чечня не моя. При чем здесь милосердие? — Вязенкин зол и не скрывает этого уже.

Он сухо распрощался с Шамаем. А тот будто вину почувствовал, отворачивался и слезилось у него в кривом глазу.

Когда Вязенкин мчался домой по шоссе, уже проросло в нем крепким ростком что-то новое — то что от рождения было у Макара Шамаева и подполковника Макогонова.

Надоело мириться с женой, отключил звук на телефоне. Ночевал у себя на Ботанической. Жена все рыдала и звонила ему с юго-востока — телефон истошно вибрировал. Он игнорировал эту вибрацию до середины ночи — размышлял о порченых генах и крайней форме шамаевской образности. Где-то в парке бродила собака без верхней челюсти. Утром пришла за ним машина, чтобы везти в аэропорт.

* * *

Пестиков — добрый старый друг. Он сидит рядом, откинувшись в кресле самолета, и от него пахнет коньяком. Вязенкин глянул в иллюминатор. Земля была похожа на карту-«двухсотку». Самолет начал снижаться. И земля стала картой-«полтинником». Скоро он рассмотрел горы. Горы — горбы земли. По земле ездили машины, и можно было уже различить на земле людей — пешеходов. Самолет садился в Минеральных Водах. Сошли на землю, Вязенкин спросил:

— Пест, ты помнишь те трупы?

— Ну.

— Госканал показал тех боевиков, восьмерых.

— Ну.

— Не ну. Я думаю, если те живы, то откуда взялись обгорелые тушки?

— Гриня, тебе не пофиг?

— В принципе да.

Встречал Капуста. Они погрузились в «Ниву». Пестиков устроился с пивом на заднем сиденье. Поехали. Вязенкин глядел в окно и старался не думать о жене. Думалось о тех обгорелых тушках. Еще же о Твердиевиче, Макогонове, Премьере Чечни, статье об НКВД, боевых деньгах за две недели предстоящей командировки. Шамай… Вязенкин тяжело вздохнул, уставился в окно. Сзади довольно сопел-похрюкивал Пестиков.

— Пест не хрюкай, еп.

— Гри-иня.

Они ехали в Грозный снимать специальный репортаж о так называемых «точечных зачистках», спецмероприятиях, пришедших на смену «массовым зачисткам». Мировой правозащитный фронт под патронажем великих гуманитарных держав Запада торжествовал победу — беззакония и мародерство в Чечне пошли на убыль.

Раньше приходилось терять целый день: ночевать в Моздоке и ждать большого вертолета на заваленной мусором взлетке аэродрома. Теперь стало проще — контртеррористическая операция выдавливала остатки банд из сел и городов. Боевики уходили в горы. Покружив по серпантину, «Нива» спустилась в долину. За Горагорским их остановили на блокпосту. Проверили документы.

— Дик ду, — сказал молодой чеченец.

— Адикьоль. До свидания, — сказал Вязенкин.

Капуста погнал прямиком в Грозный, не притормаживая на крутых поворотах, но сбавлял скорость в населенных пунктах. Дети им махали вслед, женщины долго смотрели из-под козырьков ладоней. В апреле чеченская равнина уже зелена. Наступающая жизнь радует глаз С обеих сторон Старопромысловского шоссе все те же знакомые до боли руины. Въехали в Грозный. По обочинам кресты. Где-то здесь подорвали софринцев, там ментов со Старых Промыслов. Здесь расстреляли эфесбешную «буханку». Проехали Грозэнерго. Поворот к комендатуре. Тут убили Светлану Палну, Рената и Юлю. У вагончиков-кафе военные курят, переминаются с ноги на ногу. Черноглазая Малика улыбается и качает головой.

Их встретил добряк Ордынцев.

Пестиков кричал, что его родина Чечня. Они пили коньяк и вместе кричали, что их «Независимая» компания самая настоящая независимая.

— Гриня, пиши! Американцы за такое большие деньги платят, — вопил Пестиков.

Вязенкин добрался до кровати. Улегся и закрыл глаза. Он дома. Он строил планы. Думал, что ближе к вечеру пойдет в комендатуру и встретит старых знакомых. Макогонов. Хороший он мужик. Буча… Может, и Буча здесь и Савва-калмык. Ленинская разведка — Тимоха, Паша Аликбаров, Вова Мельник. Ленинские саперы после гибели Кости Романченко сменились почти все, сменился и взводный Каргулов с майором Полежаевым.

Вязенкин задремал. Не слышал, как в вагончик ввалился Пестиков — как был в одежде и ботинках, завалился спать.

Вязенкин отвернулся к стене.

Тихо.

На столе магнитофон. Кассета с «Отелем „Калифорния“» потерялась.