Будапештская весна

Вскоре он стал вести финансовые дела и нашей семьи: платил по счетам за газ и свет, а если нам, детям, требовалась новая обувь, то покупал самую прочную и по сходной цене, расплачиваясь наличными. Наша семья перестала жить в долг. Отцу Политцер выдавал денег столько, сколько хватало на кофе, и не больше. Вскоре настало время, когда вся наша семья начала завтракать, обедать и ужинать дома.

Прошло всего несколько месяцев, а Политцер стал необходим нам как воздух. Наши финансовые дела пошли на лад. Увлеченный делом, Политцер прибегал даже к мелкому обману. Так, однажды он перепечатал на машинке из старых номеров «Нюгата» юношеские рассказы Каринти и отнес их в «Пешти Напло», выдав за только что написанные. Правда, позже этот обман был обнаружен в редакции газет получили распоряжение брать у Каринти только рукописные варианты.

Однако это не остановило Политцера. За какие-нибудь две недели он великолепно научился писать под Каринти и начал снимать рукописные копии с ранее написанных новелл. Этот опыт перенял у него и я, не раз расписываясь вместо отца в своем дневнике.

Через год наши дела совсем пошли на лад. По инициативе Политцера было предпринято десятитомное издание произведений Каринти, гонорар от которого покрыл все наши долги. Мои родители даже смогли на две недели выехать за границу. Более того, у нас появились кое-какие сбережения, и мы начали подумывать о том, чтобы купить где-нибудь небольшой земельный участок для постройки собственного дома…

Все, о чем я поведал, похоже скорее на сказку, но, к сожалению, эта история имеет продолжение.

К маме Политцер всегда относился с большим уважением, чуть ли не с благоговением, называл ее «моя госпожа», целомудренно опустив глаза. Однако холодок их первой встречи с течением времени так и не развеялся. Мама, видя стремления Политцера помочь нам, терпела его, но в то же время инстинктивно чувствовала в нем соперника, который со временем опутает отца и приобретет над ним власть. Она всегда с подозрением относилась к секретарю и каждый раз, когда Политцер о чем-нибудь беседовал с отцом, внимательно прислушивалась к их разговору: не замышляют ли они что-нибудь против нее?

— Почему вы никогда не смотрите мне в глаза? Уж не боитесь ли вы меня? — спросила она как-то секретаря.

Политцер сильно покраснел, но ничего не ответил.

Между тем дела отца шли совсем неплохо: собрание сочинений было быстро распродано. Политцер не знал покоя. Успехи настолько вскружили ему голову, что он осмелел еще больше и решил окончательно устроить жизнь отца. Сделать это было нелегко, но Политцер заранее все хорошенько продумал.

Однажды в кафе «Япония» он представил отцу миловидную пухленькую молодую даму, которая, по его словам, только что приехала не то из Вены, не то из Берлина. Это была скромная разведенная дама. Раньше она писала стихи, отчего говорила несколько нараспев.

Сначала отец не понял, чего добивается Политцер, познакомив его с этой женщиной. Тогда секретарь передал ему меморандум — заранее отредактированный текст из двенадцати пунктов, в которых содержались условия расторжения старого и заключения нового брака. В заключительной части этой бумаги детально излагался план проведения этой операции, все неприятности которой Политцер брал на себя.

Отец к тому времени уже привык абсолютно ничем не заниматься, кроме своей писанины. Все дела с присущей ему пунктуальностью вел секретарь. Где и когда отец встречался с этой женщиной, не знаю. Мне об этом никто ничего не говорил, а спустя годы разобраться в этой запутанной истории вообще стало невозможно. Да это не так уж и важно.

Когда Титаны, обуреваемые высокомерием, осмелились штурмовать Олимп, они были низвержены Зевсом. Нечто подобное произошло и с Политцером. Не знаю, каким образом этот секретный меморандум с двенадцатью пунктами попал в руки мамы, но, прочтя его, она, откинув голову, громко засмеялась.

— Я так и знала! — победоносно воскликнула она, увидев Политцера в кафе. — Я так и знала! Вы грязный интриган! Вон отсюда!..

— Госпожа… — пролепетал секретарь, и в тот же миг мир померк в его глазах. Ждать пощады было нечего. Его вытолкали на улицу. Позже он без пальто и шляпы вернулся в кафе и, упав на колени, горько зарыдал…