Будапештская весна

Солдат, окруженный плотным кольцом людей, стоял и молчал: он ни слова не понимал из этого многоязычного крика. Его слегка раскосые, по-восточному узкие глаза временами останавливались на ком-нибудь, но по выражению его тонкого смуглого лица нельзя было понять, что он думает. Оно выражало только уверенность и спокойствие, а в глазах была застарелая усталость. Но его юношески стройное тело сохраняло приятную легкость, в каждом движении сквозила готовность мгновенно принять, если понадобится, боевое положение. Видя его молчание, постепенно смолкли и все вокруг.

— Немец-солдат есть? — спросил он наконец, странно смягчая согласные и напирая на конец слов.

Вновь зашумев, размахивая руками, люди уверяли его, что немцев здесь больше нет. Одна из женщин, подняв ладонь, дунула на нее: мол, все улетучились. Солдат медленно двинулся вперед, за ним, на полшага позади, словно сопровождая важного гостя, посетившего дом, — небольшая группа жителей.

Золтан Пинтер, не желая подходить ближе, стоял у входа в подвал. Он испытывал необычайное чувство легкости оттого, что вот этот короткий момент, который скоро канет в вечность, это пасмурное утро в заваленном обломками узком дворе, кричащие, размахивающие руками люди останутся в нем навечно и будут сопровождать его до последнего вздоха. Когда солдат проходил мимо, Золтан вытянул руку и потрогал его за локоть, как бы желая убедиться в том, настоящий ли он… Тот взглянул на него, но не удивился, а словно на секунду задумался, потом пошел дальше.

Он обошел все убежища, нигде не останавливаясь. В одном из помещений подвала находились семнадцать венгерских солдат. Они укрылись здесь, в первом же доме, где не было гитлеровцев, два дня назад, чтобы не идти в Буду. Собственно, это были не настоящие солдаты, а музыканты — об этом свидетельствовали серебристо-белые эмблемы на их петлицах. У них были музыкальные инструменты в черных футлярах, с которыми они не желали расстаться даже теперь, и одна-единственная старая винтовка. Солдат ударом о каменный пол сразу же разбил винтовку, а музыкантам велел выйти во двор. Затем он осмотрел все этажи дома, где жили теперь только Марко и его товарищи.

Когда солдат вошел в их комнату, они все встали. Варкони от смущения покраснел и раскашлялся. Вереб, этот молчун Вереб плакал, по его неподвижному лицу текли слезы. Марко, опершись о холодную печь, кусал губы и в душе ругал себя за то, что не выучился говорить по-русски.

— Габор Середа, — сказал он тихо. Это были его настоящие имя и фамилия.

Гажо сел в постели и завороженно смотрел на солдата такими глазами, что тот забеспокоился и медленно подошел ближе. Гажо схватил солдата за левую руку и снова ощутил ее жесткую шероховатость; на мизинце не хватало одной фаланги…

— Это он! Я узнал его! Это тот русский! — закричал Гажо и громко засмеялся, прижимая к себе обеими руками руку солдата. Солдат тоже догадался, что перед ним тот раненый венгерский юноша, которого он видел на лестнице захваченного здания банка. От радости его раскосые глаза весело заблестели, он тоже громко, по-детски рассмеялся и начал шарить по карманам своей ватной телогрейки. Ему хотелось что-нибудь подарить Гажо. На войне люди редко встречаются со знакомыми. Он смог найти только кусок галеты и положил его на кровать у ног Гажо. В улыбке блеснули два ряда его красивых, ровных зубов.

— Не русский, киргиз! — сказал он, ударяя себя рукой в грудь. — Турумбек!

Музыканты со своими футлярами ожидали его во дворе. Это были жалкие, изможденные, грязные, обросшие бородами молодые ребята. Они были одеты в очень старую, залатанную и обтрепавшуюся форменную одежду. Музыканты терпеливо стояли во дворе, клянча у каждого проходящего покурить. Потом во двор вошел еще молодой, но уже седеющий, гладко выбритый советский офицер — старший лейтенант, командир Турумбека. Он начал расспрашивать солдат-музыкантов, кто они такие, как сюда попали и куда направляются. Те, не умея ответить, только молча показывали на свои инструменты. Нужен был переводчик, однако его никак не могли найти. Тогда выступил вперед покрасневший до корней волос Золтан.

— Вы говорите по-русски? — спросил офицер, вскинув на него свои серо-голубые глаза.

— Немного говорю, — тихо ответил Золтан по-русски.

На пышущем здоровьем, обветренном лице старшего лейтенанта, на его гладких, без единой морщины, висках странно выделялась ранняя седина. Серыми были даже его брови.

— Говорить по-русски научились на фронте?

— Я не был на фронте. Я студент.

— А разве ваши студенты изучают русский язык?

— Мне это было нужно для моей работы. В венгерском языке много славянизмов.

— Вы филолог?

— Да, — ответил Золтан, еще больше краснея.

Офицер снова посмотрел на него своими стального цвета глазами, но ничего не сказал. Он задал несколько отрывистых вопросов командиру музыкантов, потом, кивнув головой, поручил их всех Турумбеку и заспешил дальше.