Будапештская весна

Советский солдат роздал музыкантам русские папиросы с длинными мундштуками и вывел на улицу. Там они построились в ряд. Турумбек попытался объяснить словами, потом показал жестами, чтобы они вынули свои инструменты.

— Музыку! — крикнул он. — Вы свободны теперь, мадьяры!

Солдаты, пожимая плечами, нехотя достали инструменты: трубы, кларнеты, блестящие литавры. Турумбек, смеясь, блестя глазами, жестами поощрял их: мол, давай, давай!

— Но что играть?

— Ведь у нас нет нот…

Оборванные и голодные музыканты, собравшись в кружок, посовещались. Трубач с обмотанной грязным платком шеей предложил сыграть национальный гимн, но другие воспротивились: он начинается со слова «бог», как бы с ним беды не нажить… Гимн Кошута без нот они играть не умели. Барабанщик, маленький цыганистый ефрейтор, упрекал всех за то, что они не послушались его совета и не выучили «Интернационал». Наконец остановились на «Марше Ракоци».

Бородатый дирижер — когда-то он был, наверное, толстым краснощеким малым, а сейчас френч висел на нем, как на палке, — встал во главе строя, поднял свою палочку, и колонна с барабанным боем, раздирая воздух воем труб и кларнетов, двинулась к площади Аппони. Тромбоны от долгого молчания фальшиво хрипели, барабан треснул, но музыканты играли изо всех сил, словно от этой музыки зависела их жизнь. Холодным серым утром шагали эти оборванные хромавшие солдаты среди сожженных магазинов, взорванных бетонных завалов, обвисших проводов и дохлых лошадей. Оркестр обошел вокруг рухнувшего на дорогу дома, и громкие звуки музыки, взлетев высоко в небо, заполнили траурные улицы города. Услышав их, люди вылезали из бункеров; худые и грязные, они, зябко ежась, стояли в подворотнях, высовывались из выбитых окон. Ведь так давно не было музыки! Не веря самим себе, они слушали это чудо, мужчины и женщины вытирали глаза, смеялись и плакали от радости.

РАССКАЗЫ

СВОБОДА

Иван Еши перебрался жить в университетский подвал в конце декабря. До этого он бессменно преподавал в институте финно-угорского языкознания и покинул его последним. Теперь он работал в одиночестве, обложившись книгами, конспектами и несколькими тысячами карточек, которые громоздились на желтом письменном столе.

Вот уже несколько недель он сидел в давно не топленной библиотеке и по ночам спал здесь же, на старом диване. Накинув на себя зимнее пальто, обмотав шею шарфом, надев перчатки, он листал интересующие его книги. Один ряд окон в библиотеке война пощадила, не выбив стекол. Вечерами Иван зажигал свечу и при свете ее работал до десяти-одиннадцати часов: то что-то писал, то перелистывал первоисточники. А затем ложился спать, чтобы утром начать все сначала.

Он уже не обращал внимания на разрывы снарядов и бомб. С тех пор как в городе перестали завывать сирены, предупреждая о воздушной опасности, Иван ни разу не спускался в бомбоубежище.

Утром тринадцатого декабря неожиданно выглянуло солнце. Иван на минутку подошел к окну. Вдруг стены библиотеки вздрогнули от сильного взрыва где-то совсем рядом, и в тот же миг уцелевшие было стекла дождем посыпались на пол. С дома напротив взрывом снесло черепичную крышу, и она мгновенно превратилась в тысячу осколков. Взрывной волной сорвало с петель дверь в библиотеку, разметало картотеку и бумаги Ивана, подняло облако белой пыли с книжных полок. Филолог бросился поднимать свои записи и, затолкав их кое-как в вещмешок, помчался по содрогавшейся лестнице в убежище.

Вот уже пятый год он работал над монографией «Нерешенные вопросы Тиханьской грамоты». В узком кругу языковедов было известно, что его работа намного шире названия, которое, по сути дела, являлось лишь ширмой, так как Иван Еши старался решить задачу, поставленную перед собой еще в студенчестве.

Ему уже исполнилось тридцать лет, а у него было напечатано всего-навсего четыре статьи. Разговаривая с кем-нибудь, Иван старался не смотреть на собеседника и, оторвав узловатые пальцы от своих многочисленных бумаг, как-то сзади запускал их в редеющие волосы. Если его о чем-нибудь спрашивали, он отвечал скупо и сразу же делал вид, будто спешит куда-то. Сам же он почти никогда никого ни о чем не спрашивал.

Вот уже десять лет он жил в маленькой комнатушке рядом с музеем. Несколько недель назад на пештских улицах появились объявления, согласно которым и он подлежал призыву в армию.

Однако филолог ни на минуту не отнесся к этому серьезно и не бросил своей работы. В тот же день он совершенно случайно встретился с Белой Буряном, однокашником по университету. Когда-то Иван слышал, будто Бела достал одному своему знакомому фальшивую справку, освобождавшую от военной службы.

Остановившись перед ним, Иван покашлял, взлохматил свою непокрытую голову и, глядя мимо собеседника, попросил помочь ему.

Невысокий молодой человек с усиками смерил его оценивающим взглядом, помолчал, но буквально на следующий день через кого-то передал Ивану нужную справку. Вот тогда-то Иван и перебрался жить в университет. Больше всего на свете он боялся того, что его могут оторвать от работы.