Будапештская весна

— Что вы на меня уставились? — грубо заорал на него унтер. — Немедленно спускайтесь в убежище, а то скажу кому надо, чтобы устроили тут облаву!

При этих словах колени у господина Сентгали задрожали, да так сильно, что ему поневоле пришлось прислониться к стене. Вынув платок из кармана, он вытер вспотевший лоб, а затем, тяжело дыша, засеменил вслед за Чапо. Догнав унтера у входа в подвал, Сентгали тихо заговорил с ним, но Еши все хорошо слышал.

— Господин Чапо, еще утром я вам кое-что хотел сказать, — скороговоркой выпалил он на ходу. — Вы столько добра мне сделали… Ваша жена постоянно печет мне хлеб… Вот я и надумал хоть как-то отблагодарить вас. Есть у меня шерстяной отрез на костюм, вот я и подумал о вашей супруге…

— Но я не смогу заплатить вам за этот отрез.

Голос у Сентгали неожиданно стал подобострастным и вкрадчивым:

— Это совсем неважно, господин Чапо. Заплатите, когда у вас будут деньги. Пусть это вас нисколько не беспокоит. Стопроцентная английская шерсть… Было время, я хотел жене заказать из нее костюм, но теперь он ей ни к чему… Я его быстренько к вам на квартиру занесу, если не помешаю…

И в тот же миг Сентгали исчез. Чапо подошел к убежищу, и сразу же взгляд его остановился на филологе.

— Бибольдо! — крикнул унтер и махнул рукой Ивану, но тот не понял, чего от него хотят, и спустился в убежище, чтобы немного поработать. Взяв лист бумаги, он начал писать быстрым мелким почерком, но, исписав пол-листа, остановился, хотя в голове у него была готова уже целая глава. Вечером он стащил в убежище старый диван и, примостив его в углу, улегся на нем спать.

Утром, проснувшись, Иван увидел профессора Рукерца, который сидел на краешке дивана.

— Знаете, Еши, мне нужно кое-что сказать вам. Я уверен, вы меня поймете правильно. Дело в том, что Сентгали — вовсе не Сентгали. И никакой он не землевладелец. Сейчас он вместе с женой скрывается под чужим именем. Их преследуют, и наша задача помочь им.

— А почему их преследуют? — спросил Иван, хлопая глазами.

Профессора, казалось, нисколько не удивил наивный вопрос филолога.

— А преследуют их потому, что они — евреи. И он, и она. Фамилия его Кепеш, он — владелец небольшого завода по производству кистей.

Иван, немного подумав, спросил:

— В Гечеи?

— Нет, это только по документам… Завод у него где-то недалеко от проспекта Ваци, точно не знаю. Вас, вероятно, сейчас весьма удивляет, что я, автор труда «Девятнадцатый век»… Вы глубоко заблуждаетесь, если считаете, будто я страдаю раздвоением личности… В свое время я действительно поднял свой голос в защиту христианского среднего сословия. В той ситуации действительно имелась опасность еврейского монополизма: шестьдесят семь процентов промышленного капитала находилось в руках иностранцев… Сейчас же я вижу свой долг в том, чтобы выступить в защиту преследуемых и помочь им всем, чем могу. Вы, может быть, читали мою статью? Короче говоря, это я привел в наше убежище супругов Кепешей. — Профессор задумался, а затем продолжал: — Кроме этого, я не имею к ним никакого отношения…

Четвертого января в убежище появился Бела Бурян. Ни к кому не обращаясь, он снял со спины вещмешок и, положив на пол, уселся на него с таким видом, будто уже никогда не собирался уходить отсюда. Пришел он не один, а с худым небритым мужчиной, который все время как-то странно кривил губы. Последнего сопровождал большой лохматый пес. Как только небритый сел, пес улегся у его ног на бетонном полу. Ни Бела, ни его спутник не знали, как звали собаку. Она привязалась к ним на пустынной полуразрушенной улице.

Никто из обитателей убежища не спросил у Белы, откуда и зачем он пришел сюда, где оставил свои вещи небритый. В те дни в подвалах и убежищах, по сути дела, жил весь город, насчитывавший полтора миллиона человек. Люди жались друг к другу и с нетерпением ждали, когда же наконец пронесется над ними ураган войны.

Тем временем шум боя наверху усилился. Взрывы следовали один за другим. Все кругом содрогалось. Казалось, будто весь город уже давным-давно превратился в развалины. Стены убежища ходили ходуном. Колыхалось даже слабое пламя свечей. Обитатели подвала испуганно вслушивались в гул разрывов, которые все приближались и приближались. Сначала люди насчитали три близких разрыва, затем — четыре, потом — пять, после чего послышался треск и на головы посыпалась штукатурка. Потом все началось сначала.

Кто-то, прибежав с улицы, сообщил, что их подвал — не такое уж надежное убежище, если на дом упадет бомба; что пройти по улице стало просто невозможно; что повсюду валяются околевшие лошади, а нилашисты ходят по подвалам и мобилизуют людей на работы.

Неожиданно кто-то истерично закричал, потом с грохотом упала на пол и разбилась фарфоровая кружка. Уже двое суток убежище не проветривали.

Чапо сюда не спускался. Он жил в собственной квартире в полуподвале.