Будапештская весна

— Ну примерно… Даже примерно не можешь сказать? Как ты сам считаешь?..

Прежде чем ответить, Бурян посмотрел на своего худощавого приятеля, а затем ответил:

— Все будет зависеть от обстоятельств. Все это вполне может продлиться еще несколько недель.

— Понятно, — проговорил Иван, но тут же сообразил, что ничего ему, собственно, не понятно. — А что ты имеешь в виду, говоря об обстоятельствах? Какие именно обстоятельства? Извини меня, пожалуйста, но у меня работа…

— Это зависит не только от обстоятельств, но и от тебя самого.

— От меня? — удивился Иван и даже сделал шаг назад.

— Ты хочешь, чтобы все это поскорее закончилось?

— Да, мне надо работать…

— Следовательно, хочешь. А что ты лично сделал для того, чтобы все это поскорее закончилось?

Иван отступил еще на шаг и пробормотал:

— Я?.. По-моему, ты меня неправильно понял…

Вернувшись на свое место, Иван сел, затем опять встал и, обойдя убежище по кругу, снова сел, на находя себе места.

Спустя несколько минут к нему подошел Рукерц. Иван задал ему тот же самый вопрос.

— Не знаю, — ответил профессор и как-то жалко передернул плечами. — Однако, как бы там ни было, мы обязаны выстоять. И мы выстоим, господин Еши! Мы ведь — представители нации. Пусть наше сопротивление пассивно, но венгерскую нацию необходимо спасти. Это, так сказать, наш исторический долг!..

— Да, конечно, но ведь говорят, будто осада может продлиться еще несколько недель… А моя работа…

— Медведи зимой забираются в берлогу, — начал разглагольствовать профессор, — и жизнь в них едва теплится. Несколько месяцев они даже не шевелятся, но сердце их бьется, не останавливаясь. Поэтому они не умирают, а ждут в таком состоянии лучших времен. Вот как бывает. Я лично твердо верю в будущее Венгрии. Вот видите, и мы сидим под землей, но живы и существуем. И нам нужно как можно меньше двигаться, чтобы сохранить силы. Вот так-то, господин Еши. Затаимся, как медведи! После поражения под Мохачем такое состояние продолжалось полтораста лет. Возможно, и сейчас потребуется не меньше, а может, и меньше… Но все равно…

Невозможность работать над своим исследованием сильно мучила Ивана. У него вдруг ни с того ни с сего заболела голова, зачесалась спина, затем начались какие-то рези в желудке, по-видимому оттого, что он продолжал есть сало без хлеба. Он пробовал уснуть, но только ворочался на диване, а потом начал чесаться, так как в подвале, да еще при таком столпотворении, наверняка водились насекомые. Иван никак не мог смириться с бездельем. Под вечер он вновь подошел к Беле Буряну и сказал:

— Ты говорил, что все это можно ускорить… Извини, но я тебя не совсем понял…

— Ты действительно хочешь все это ускорить?

— Конечно, по-моему…

— А зачем?

— Чтобы можно было снова пойти в институт финно-угорского языкознания.

— Так. А что ты для этого сделал?

— Знаешь, собственно говоря, я никогда…

— Одним словом: ничего!

— Я никогда не занимался ничем подобным…

— Но жить ты хочешь, не так ли? Но и ради этого ты ничего не сделал, не так ли?

— Я филолог.

— Однако фальшивым освобождением от армии ты все же воспользовался?

— Это верно, но я не знаю, что, собственно, я могу сделать…

— Я тебе все расскажу. — И хотя никто не прислушивался к их разговору, Бурян приблизил лицо к уху Ивана и зашептал: — Пойдешь сегодня ночью с нами. Остальное я тебе позже объясню. Только чтобы никому ни звука!..

У Ивана от такой таинственности вспотели ладони. Он понимал, что с ним не шутят.

— Знаешь, по-моему, от меня будет мало толку… Я ведь ничего не умею…

— Ну а свистеть ты умеешь? В этом и будет заключаться твоя обязанность. Я не шучу. То, что мы задумали сделать, вдвоем не сделаешь. Нам нужен третий, который свистнет нам в случае необходимости. Понял? А теперь иди на свое место, ложись и жди, пока все заснут.

В начале двенадцатого ночи две темные фигуры беззвучно подошли к дивану Еши. Иван спал, но от шороха их одежды проснулся. Ничего не спрашивая, он надел зимнее пальто. Все трое тихо выскользнули из убежища. Ивану и Беле пришлось немного подождать, пока третий спустится в котельную.

— Послушай, — тихо прошептал Иван. — Как зовут твоего друга?

— Зови его господином Пирошем…

— Он тоже историк?

Бурян тихо захихикал:

— Историк? Скорее, наоборот. Раньше горновым звали. Знаешь, что это такое?

Что это означает, Еши приблизительно знал из толкового словаря: так называли рабочих у доменных печей. Несколько секунд Иван размышлял об этимологии этого слова, появившегося не так давно и связанного с промышленным прогрессом конца прошлого столетия, а затем, неожиданно вскинув голову, спросил:

— А что ему понадобилось в котельной?

Бурян сунул в рот окурок сигареты и, прикрыв голову полой пальто, прикурил.

— Послушай, Еши. Мы уже говорили о тебе с Пирошем. Каждая улица имеет два конца. Один займется подрывом, двое других будут стоять на шухере. Если появится опасность, свисти.

Иван молчал, втянув голову в плечи. Чтобы хоть что-то делать, он начал топтаться на месте. Вскоре подошел Пирош с каким-то свертком под мышкой.