Буддийская философия мысли

4.5. Возвращаясь к вопросам, обсуждавшимся в 4.3, я хотел бы добавить еще один момент о буддологическом понимании «сознания как личного и/или неличного». Проблему «чего-то сознательного-и-личного» нельзя связывать ни с онтологической «самостью» – ввиду ее несуществования, ни с психологическим «Я» – ввиду его нерелевантности. Вероятно, субъекта неэмпирического сознания можно было бы если не найти, то хотя бы искать в «промежутке» между анаттой и пудгалой. Я полагаю, этот «субъект» прослеживается в ситуациях, где он отождествляет себя с некой другой «личностью», находящейся или в состоянии эмпирического сознания, или в состоянии пограничного характера (то есть «между» эмпирическим и неэмпирическим). Это отождествление, по своей природе само «пограничное», охватывает не всего субъекта неэмпирического сознания, а лишь его «субъектный компонент».

Может быть, поэтому, помимо всяких лингвистических и стилистических соображений, Будда говорит о себе в третьем лице как о Бодхисаттве или саттве в одном из «его» прежних рождений. Действительно, Он не говорит «Я был им», но «Он (или Татхагата) был тогда такой-то личностью». Что, косвенно, конечно, свидетельствует о частичном и неполном характере таких «реинкарнационных» отождествлений в буддизме. Это заставляет задуматься о возможности того, что в любом ретроспективном отождествлении остается неотождествленный (и, вероятно, неотождествимый) остаток, и именно в связи с ним, из-за него и посредством него такое отождествление и может стать возможным.

4.6.0. И вот можно уже начать сомневаться, не исчезнет ли вся философия Мысли в буддизме, уступая место чисто натуралистическим соображениям о «реальной природе» Мысли и утратив всякую связь с мышлением о мысли. Суть, однако, заключается в том, что никто из буддийских йогов – от великих учителей Абхидхаммы древности до великих учителей Абхидхармы йогачары-вайбхашики и от древних аскетов начальной Сангхи до современных тибетских отшельников – не занимался только философствованием. Их философствование постоянно сливается и сплетается с практикой созерцания, и мы здесь на самом деле лишь еще раз тщетно пытаемся понять йогические процессы посредством терминов и понятий, данных нам либо в виде результатов этих процессов, либо в виде предшествующих им постулатов. И, называя свой подход к этим терминам и понятиям метафилософским, я подразумеваю этим не виттгенштейнианское исследование употребления этих терминов и понятий, а их понимание в смысле других терминов и понятий – отличных и от буддийских, и от моих собственных.

Более того, йогическую процедуру мышления (или созерцания) о мысли метафилософски можно интерпретировать как такую, которая не устанавливает значение мысли (ибо она не имеет никакого значения), но превращает мысль в «естественный» объект, а не «натуралистическое понятие». Все, с чем мы имели дело, – это лишь концептуализированное (или концептуализирующее) описание связанных с мыслью йогических процедур, а не концептуализация самой мысли. И тогда само «нечто», чему косвенно приписываются эти йогические процедуры, понималось бы как не-натурализированная и устойчивая «квазиличность» йога. Сколь бы странным это ни казалось, такую «квазиличностность» нельзя мыслить вне йогических процедур, а следовательно, приписывать ее не-йогам.