Читаем Буддист полностью

Поскольку буддист занимался «духовными» писательскими проектами, мы неоднократно говорили о духовной литературе. В духовных текстах он почти не упоминает о своей личной жизни, для него это целая проблема: а стоит ли, а получится ли. Я считаю, что эти вещи нельзя разделять. Меня всегда раздражала поэзия, на которую навешивали ярлык «духовной», как будто вся остальная по умолчанию обычная. Духовное против мирского, высокая культура против массовой и, конечно же, старое-доброе «душа против тела» – хуйня, а не дихотомии. Единственный способ познания мира – через несовершенную, разъебанную призму наших личностей и тел. Конечно, мои тексты о буддисте выставлены здесь на всеобщее обозрение, но таким образом я выставляю на всеобщее обозрение свою попытку что-то понять, не знаю точно, о чем – о желании, разумеется, и о траектории горевания, – но еще и о границах, о приватном/публичном, о форме и содержании, о хрупкости эго, о позоре и стыде быть оставленной или отвергнутой, о способах заставить себя писать на неудобные темы. Я пишу о своей жизни не потому, что она особенно интересна; скорее дело в том, чтобы не останавливаться, пока личное не станет универсальным, такое вот клише – хотя, конечно, ничего универсального нет. Меня не привлекает эссенциализм. Женщины писали мне фанатские письма, подбивали меня на это. Для них буддист стал кем-то вроде персонажа мыльной оперы. И они делятся со мной своими историями, своими расставаниями, своей борьбой с неотступной привязанностью.


Но хватит с меня киберуязвимости и честности. Пора направить эти силы на книжные проекты, которые я хочу закончить. Так что я прощаюсь с темой буддиста. Я уже говорила это, но на сей раз всё серьезно. Чтобы вытащить из себя еще хоть слово об этом, мне придется проявить серьезную концентрацию и дисциплину, которой требует Настоящее Письмо. Я собиралась написать более длинный, витиеватый пост – телегу о пошлом символизме, еще парочку колкостей в адрес буддиста, – но какая разница. Он такой, какой есть, а то, что между нами было, – циклон, порожденный совместными силами.



15/11/10/

Кошачья медитация

Сегодня днем медитировала на диване, скрестив ноги, а Квинси, мамина кошка, и Тед, мой кот, лежали по обе стороны от меня, подобно двум бронзовым львам у входа в Чикагский институт искусств. Я чувствовала усталость: мне по-прежнему нездоровилось, да еще и проснулась я на час раньше обычного из-за ярких сновидений, которые я просто обязана была записать. Квинси громко мурлыкала слева; Тед прислонился к моей правой ноге – такой теплый, что это было не слишком приятно в необычайно жаркий для середины ноября день. Я боролась со сном, но потом что-то изменилось и восприятие стало настолько ярким и многослойным, что звук и пространство ощущались объемными, как скульптура. Закончив медитировать, я несколько минут тискала Квинси и Теда. Они терпеть друг друга не могут, но иногда я ловлю их за нежностями вроде вылизывания ушей друг друга – впрочем, они быстро делают вид, что ничего подобного не было.


Вчера на вечеринке по случаю выпуска моей новой книжки, Whistle While You Dixie[9], я говорила с Нилом Леду о гиперкитчевых рисунках кроликов и сов, которые он на один вечер повесил у Линдси в коридоре. Рисунки кошек и сов – логическое развитие сделанных Нилом пять лет назад эскизов, которые он дополнил, усложнив композицию на свой вкус. Там, где было две совы, теперь кружатся пять или шесть. По мнению Нила, один из рисунков кролика – узорчатый и сентиментальный до жути, этакая оргия милоты, один кролик сливается с другим – передает суть моей книжки «Блев-манифест» (Barf Manifesto) в том смысле, что его рисунок тоже проблематизирует повседневность. Он считает, что мы создаем культурные объекты вроде странной композиции из кроликов в надежде, что это нас успокоит. Но вместо успокоения эти объекты приносят нам лишь больше проблем. Я бы не описала так «Блев-манифест», но мне нравится эта мысль. Мне не кажется, что задача писателя или художника состоит в том, чтобы что-то понять. Напротив, искаженная линза непонимания может быть плодотворнее точности.


Довольно спорное сочетание китча с мистической экспрессионистской эстетикой в работах Нила резонирует c моим постом о циклоническом расставании, где я выступаю против разделения на высокое и низкое, духовное и мирское. Мой давний друг Райнер поймал меня на противоречии и написал об этом в комментарии:

Твой пост очень рассмешил и заинтриговал меня: отчасти из-за чувства многолетнего дежавю, отчасти из-за того, что ты говоришь, что это уж точно последний раз (так что я с нетерпением жду следующего поста), отчасти из-за упоминания Настоящего Письма всего парой строчек ниже фразы о том, что дихотомии – х-ня.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее