Буддист

Весь вчерашний вечер я жаловалась на буддиста Кевину. Он работал за компьютером, а я то и дело заглядывала в комнату и пересказывала, что написала буддисту. «Я сказала ему, что желание прежней неопределенности подобно тоске по утробе матери. Нельзя вернуться обратно». Кевин комментировал мои слова. «Неплохо сказано». «Хорошая реплика». «Умно». Я всё размышляла, насколько мои отношения с буддистом, мои отношения с жизнью вообще можно считать литературным упражнением – вне зависимости от того, пишу я о них или нет. Для писателя, живущего в мире постмодерна, вся жизнь – это текст. Конечно, об этом теорий до жопы, но я не о теориях, а о когнитивном сдвиге, интуитивном восприятии жизни как текста. Завороженности тем, что изображено на завесе иллюзии. Когда я училась в колледже и увлекалась всякой мистикой, у меня была кошка по кличке Майя, что означает «иллюзия». Назвать ее таким «негативно окрашенным» именем казалось смелым жестом, такой вот я была мистический панк.

Недавно посмотрела фильм ужасов «Белый зомби» 1932 года – в основном из-за того, что в главной роли там Мэдж Беллами, которую я считала кровной родственницей. С тех пор я узнала, что ее звали Маргарет Дерден Филпотт и что она вышла замуж за кузена моего деда, когда жила в Денвере. В зомби Мэдж обращает молодой и красивый Бела Лугоши; во время некоторых крупных планов мы с Кевином так и хихикали оттого, как поразительно Лугоши похож на Чарльза Вайгля, писателя из Беркли. Пока шел фильм, Кевин то и дело восклицал: «Мэдж Беллами – вылитая ты!» А я возражала: «Нет, неправда». Ее уклончивое неприсутствие напомнило мне о том, как отношения с буддистом вводили и меня в какое-то состояние неприсутствия; я была настолько погружена в собственные бушующие эмоции и мысли о нем, что мир казался несущественным. Когда пошли титры, я с удивлением обнаружила, что одного из зомби играет актер с фамилией как у буддиста. «Белый зомби» оказался нашим фильмом, воплощением нашей обоюдной зачарованности. В финале Лугоши убивают и Мэдж возвращается в мир живых. Продолжая свое богомерзкое метафорическое прочтение фильма, скажу, что именно так я ощущала недели без буддиста – как постепенное возвращение к миру живых, снятие пелены неприсутствия с глаз, чтобы ясно увидеть то, что находится прямо передо мной.

В субботу вечером мы с Кевином пошли ужинать с Элизабет Хэтмейкер и Дотти Ласки: вечер был восхитительный, полный беспечной близости, которая редко бывает в компании из четырех человек, много-много смеха. Вернувшись домой, я сказала Кевину, что впервые почувствовала радость в обществе с тех пор, как рассталась с буддистом. Что-то переключилось, и мое сердце открылось. Теперь я задаюсь вопросом: а не прав ли буддист, когда говорит, что я саботирую наше воссоединение? Теперь, когда я уловила проблеск радости, какой бы мимолетной она ни была, я больше не хочу проваливаться в состояние неприсутствия.

* * *

11/11/10

Циклоническое расставание

Вчера буддист написал еще одно длинное письмо о том, какой я ужасный человек и что я заслужила/спровоцировала такое отношение к себе. Как знакомо. Закончил он тем, что наша взрывоопасная неприязнь высвободила столько энергии, что, возможно, нам стоит продолжать отношения, в этом что-то есть. Я думаю, это сарказм, но кто его знает. Мы действительно способны генерировать огромное количество энергии. И тут я задумалась: так по чему же я так страдала последние пару месяцев? По нему или по этой энергии?

Мой друг Маркус предупреждал: побереги свое океаническое чувство, не стоит направлять на буддиста энергию, которой место на алтаре. Конечно же, я всё сделала наоборот. Я не хочу разводить абстрактные рассуждения об энергии, хотя могла бы; но я осознала, что не веду скучную уединенную жизнь, что в ней уже есть и восторг, и энергия – от людей, которых я знаю, от среды, в которой я существую, от моего письма. Энергия во мне никогда не зависела от буддиста.