Читаем Буддист полностью

Чувствуя себя всё более виноватой из-за зависти к Бхану, я ныла Кевину, что не способна любить. Будь во мне чуть больше любви, буддист не отвернулся бы от меня. На это Кевин сказал, что я давала буддисту достаточно любви, это он был ужасным бойфрендом. Кевин сказал, что я умею любить; со мной сложно, но любить я умею и сильно заблуждаюсь, не отличая одно от другого. Но будь я по-настоящему любящим человеком, я бы безоговорочно согласилась помочь Кевину с подготовкой к завтрашнему открытию выставки Мэтта Гордона в галерее Right Window, а не торговалась бы, что в обмен на помощь завтра он отвезет меня к врачу сегодня. Будь я по-настоящему любящей, я бы ответила на последние письма Рэмси Скотта и Даны Уорда. Всякий раз, получая письмо от Даны, я восхищаюсь и завидую, до чего же изящно оно написано: ну как он может запросто выдавать такое, он дышит гением, как дракон дышит пламенем, а мне приходится попотеть, чтобы высечь хоть искорку. Кевин говорит, что я завидую переписке Рэмси с Хоа Нгуен. Не думаю, что это правда, – но, быть может, моя ревность спрятана глубоко внутри, похожая на древнее чудовище, которое ждет малейшего укола в свой адрес, чтобы ожить, взреветь, замахать лапами, крича: «Рэмси, ты должен любить меня больше остальных!» Будь я по-настоящему любящей, мне бы не пришлось ходить вчера к Мэттью Запрудеру извиняться, что вела себя при знакомстве как сука (а он по-джентльменски притворился, что не помнит). Будь я по-настоящему любящей, я бы перезвонила Брюсу Буну несмотря на дикую занятость в последние дни. Будь я по-настоящему любящей, люди светились бы от радости, услышав мое имя. Будь я по-настоящему любящей, я не думала бы о том, светятся ли люди при упоминании моего имени. Так что пока Кевин вез меня к врачу утром, я достала телефон, набрала номер своего брата и поздравила его с прошедшим днем рождения – он был вчера, в годовщину маминых похорон, – тяжкое бремя, должно быть. Мы вместе ходили в ритуальное бюро, и он мог бы сказать хоть слово против похорон в его день рождения, но промолчал, а я не подумала об этом. А потом поняла, и, будь я по-настоящему любящей, я бы настояла на переносе, несмотря на неудобства, чтобы он не вспоминал о похоронах матери в собственный день рождения до конца своих дней. После церемонии он уехал играть в казино в Мичиган-Сити. Меня он не пригласил.

* * *

* Слабость вопреки *

9/11/10

Вот как-то так

На выходных получила письмо от буддиста, написанное от руки. Он просил о телефонном разговоре. Он говорил о нашей «глубочайшей взаимной привязанности» и о своем осознании, что никто из нас не хотел причинить боль другому, пусть мы и ранили друг друга – и словом, и делом. Мне следовало понимать, что, несмотря на волнительную форму рукописного текста, всё было безнадежно: это было ясно из абстрактного тона, из его лжи о том, что никто из нас не собирался причинять боль другому. Когда мы ссорились, он писал мне ужасные, жестокие вещи – и не прекращал, даже когда я говорила ему, как мне от этого больно. Я тоже поступала жестоко: если не для того, чтобы причинить ему боль – я не знала, способна ли на это, – то хотя бы для того, чтобы разозлить. Я была в ярости и хотела, чтобы до него наконец дошло. Как можно помириться, когда за просьбой уже скрыта ложь?


Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее