Буддизм жжет! Ну вот же ясный путь к счастью! Нейропсихология медитации и просветления

Вы спросите: ну и какое отношение все это имеет к истории про то, как я одолел свою злость на храпуна? Я бы задал тот же вопрос, если бы не перечитал заметки, которые оставил вскоре после этого случая. Похоже, я рассказал вам эту историю в очень сокращенном виде. Первую версию я записал по памяти, до того, как перечитал записи. В ней не хватает некоторых существенных подробностей.

Для начала, как раз перед этой утренней медитацией, перед нами выступила Нараян, одна из двух руководителей ретрита. Темой ее выступления было принятие – то, как научиться принимать условия, которые вы привыкли считать неприятными. Так что, потратив некоторое время на неприятные ощущения, вызванные храпом, я решил попрактиковать то, о чем говорила Нараян, и попробовать преодолеть мое отвращение к храпу. То есть, конечно же, осознанно посмотреть на это чувство. Как я позже записал, я постарался «ощутить мое отвращение и злость (которую я чувствовал и мог определить ее местонахождение) безэмоционально». И стоило мне принять звуки храпа как данность, «чувства просто исчезли».

Так что на самом деле я осознанно наблюдал за двумя переплетенными чувствами – злостью на храпуна и отвращением к его храп у. И в тот момент, когда вам удается преодолеть отвращение, вы, по логике Албахари, приближаетесь к внешней версии опыта бессамости куда более полно и прямо, чем в том случае, когда вы преодолели только гнев[22]. Вы словно разбавляете танху, которая укрепляет границы личности.

Этот процесс я ясно описал в последнем абзаце своих заметок. По мере наблюдения за отвращением и злостью, а потом за тем, как эти чувства теряли свою силу, «я в какой-то момент представил себе, что ощущение у меня внутри и его храп словно являются единой системой или организмом, и элементы этой системы взаимодействуют друг с другом». Другими словами, я сосредоточился на потоке звуковых волн, исходивших от его носа, поступающих в мой мозг в виде слуховых ощущений и вызывающих отвращение и гнев. На мгновение раздражитель и раздражаемый перестали быть двумя четко очерченными единицами, «им» и «мной». Мои границы становились менее жесткими по мере того, как угасала сила танхи – мое отвращение к храп у.

Так что взгляд Мири Албахари на самость и на ее связь с танхой обладает одним замечательными эффектом – в его свете я предстаю куда более продвинутым в медитации, чем на самом деле. Во-первых, избавившись от гнева, я пережил внутренний опыт бессамости – ведь в тот момент, когда я отключился от гнева, я перестал идентифицировать себя с ним. А во-вторых, преодолевая танху, питающую гнев, я также испытал на миг более редкий внешний вариант опыта бессамости. И эта внешняя часть опыта, как и внутренняя, кажется, на некоторое время сделала меня лучше, чем я был.

Две проповеди и три яда

У подхода Албахари есть и другой плюс: он помогает разрешить головоломку, появившуюся в одном из первых буддистских текстов. В первой сутре после просветления, Проповеди в Оленьем парке, Будда говорит, что ключ к освобождению от дуккхи лежит в преодолении танхи. Но уже во второй сутре, сутре о бессамости, оказывается, что для освобождения достаточно осознать, что «я» не существует. Все монахи, слушавшие эту проповедь, немедленно обрели просветление. Так что же верно? Что нужно, чтобы достигнуть нирваны: победить танху или осознать, что наша самость – всего лишь иллюзия?

На самом деле, возможно, это одно и то же. И даже не нужно читать труды Албахари, чтобы прийти к этой мысли. В конце концов, внутренняя версия опыта бес-самости включает в себя отказ от чувств и связанных с ними мыслей. А чувства обычно появляются сразу же окрашенными позитивно или негативно, включающими в себя элемент, соответственно, влечения или отвращения. Другими словами, чувства несут в себе танху[23]. То есть внутренний опыт бессамости по умолчанию включает в себя избавление от части танхи. (Действительно, Будда сказал то же самое, когда подчеркнул, что бессамость включает в себя отказ от привязанности – «избавление от страсти» – к мыслям, чувствам и прочему.) Албахари в свою очередь добавляет новое измерение к утверждению о равенстве между первой и второй проповедями Будды, соединяя внешний опыт бессамости с отказом от танхи.

Если немного поразмыслить, становится ясно, что танха привязана к нашим внешним границам не меньше, чем к нашей внутренней сути. С дарвинистской точки зрения танха встроена в нас для того, чтобы мы о себе заботились, – то есть на самом деле, чтобы каждый из нас заботился о машине, которая несет в себе наши гены. И эта машина заключена в нашей коже и ограничена нашим телом. Так что не удивительно, что танха усиливает ощущение важности этих границ, ведь именно они определяют зону ее интересов, очерченную в ходе естественного отбора.