Будет всё как я хочу (СИ)

   Тогда он пригласил в гости нотариуса Джакомо Винченцо - с супругой, донной Ренатой. Собственно, ради донны Ренаты всё и затевалось. Дело в том, что она сочиняла стихи. Конечно, злые языки поговаривали, что жене нотариуса, выросшей в деревне, не пристало сочинять стихи, но все, кто слышал её сатиры, начинали смотреть на жён нотариусов и вообще на мир другими глазами. Донна Рената - сухая и жёлтая, как статуя с фасада Сан-Лоренцо, и до самого носа закутанная в плат, как монахиня - буквально преображалась, когда читала. Её внешность уже не существовала, она вся воплощалась в низкий хрипловатый голос, произносящий нечто невообразимое. Попросту говоря, все домашние умирали от хохота. У Лукреции же округлились глаза и вытянулось лицо. Она ненадолго покинула комнату (Фабио уверял, что слышал из коридора сдавленный смех), а потом отвела донну Ренату в сторону и вопрошала, можно ли смеяться над подобными вещами?!

   - Ну не плакать же, милая, в самом деле, - отвечала донна Рената.

   Писать Лукреция и в самом деле стала лучше. Но была чересчур плодовита и каждый день представляла на суд Пьетро новое творение. Прикованный к постели очередной сменой погоды, он размышлял, есть ли у жены в мыслях хоть немного места на что-либо кроме поэзии и где был его разум, когда он открывал этот ящик Пандоры.

   Впрочем, он каждый раз прощал свою Пандору.

   Только он приготовился вожделеть Лукрецию, как лёгкий шорох за пологом обозначил присутствие кого-то третьего.

   За полупрозрачным пологом неспешно проплыл размытый - завесой и темнотой - силуэт.

   Походкой он не напоминал никого из членов семьи.

   В таком случае - что здесь делают чужие и какого чёрта они здесь находятся?

   Пьетро отодвинул край полога и успел заметить женскую спину - определённо женскую - мелькнувшую в коридоре, мимо двери кабинета...

   Лукреция блаженно уткнулась в подушку, подставляя вспотевшую спину свежему воздуху. Она специально отодвинулась поближе к краю, чтобы ненароком не задеть мужа. За девятнадцать лет они научились не задевать друг друга.

   Когда Лукреции показали портрет жениха, она обрадовалась. И даже испытала те чувства, которые благовоспитанной девице испытывать не полагается. Но когда её предупредили, что жених лет с двадцати страдает подагрой и в лучшие дни хромает на обе ноги, сердце её упало в пятки. Что ж, ладно, сказала она себе, всё не так уж плохо. Он старше тебя всего на девять лет, и вы ещё можете найти общий язык, навряд ли у него будет достаточно сил, чтобы ходить налево, и тебя саму он не будет часто беспокоить, а если ему вздумается тебя побить, тебе будет легко убежать. Твою подругу Джерониму в тринадцать лет выдали за сорокалетнего вдовца, который за малейшую провинность таскал её за волосы, а в пятнадцать она умерла на вторых родах. Так что тебе, дорогая, ещё повезло. С этими словами она водрузила сердце на место и двинулась к алтарю.

   Она приготовилась к безрадостной затворнической жизни и завела тетрадь потолще, чтобы скрашивать уныние стихами.

   Но сочинять удавалось лишь урывками.

   Во-первых, она сразу забеременела.

   Во-вторых, дома всегда было многолюдно. Банкиры, купцы, художники, архитекторы, музыканты и просто соседи с незавидным постоянством посещали кого-нибудь из Медичи, а поскольку делом чести считалось делить все развлечения и заботы с семьёй, каждый встречавший гостей обязательно приглашал родственников. И чтобы не заставлять Пьетро лишний раз преодолевать лестницу, семейный совет частенько собирался у него.

   В-третьих, лодка их семейной жизни время от времени наталкивалась на один подводный камень - раздражительность супруга. Лукреция понимала, что виною тому плохое самочувствие, и старалась не принимать ничего на свой счёт, но всё же было неприятно, когда в тебя кидают подушкой или полотенцем, и пришлось учиться их ловить, что тоже отнимало время.