Будни

В давние времена этот конфликт возникал на идейной основе, на серьезном различии точек зрения, на различии мировоззрений: отцы верили в одно, дети — в другое. А теперь расхождение во взглядах не носит характера разноверия, — иногда бывает, что и отцы и их дети вообще ни во что серьезное не верят, а острейшие конфликты между ними возникают на какой-то житейско-прагматистской основе: работать или не работать, учиться или не учиться, пить или не пить, жить вместе или отдельно.

И потому, что основа подобных разногласий грубо-житейская, конфликты оборачиваются скандалами, молниями ненависти или пасмурно-унизительными компромиссами.

Чаще побеждают дети, их сердца жестче.

* * *

Есть несколько уровней речевой безграмотности, легко улавливаемой по одному-двум словам. Самая дремучая, уже ставшая надоедно анекдотической: «мага́зин», «по́ртфель», «лаболатория».

Затем достаточно распространенная даже в полуинтеллигентской среде: «более-менее», «более ни менее».

А недавно один знакомый юрист, вообще-то человек довольно грамотный, сказал мне:

— Я хотел бы поговорить с вами тэт-на-тэт.

Вздрогнув, я понял: он самоделково как бы перевел русское выражение «один на один» на французское «тэт-на-тэт».

С легкой руки творческой интеллигенции слово «вкусный» пустилось во все тяжкие: куда его только не присобачивают!

«Вкусный закат», «вкусная мысль», «вкусный рассказ», «вкусная музыка»…

И еще, все из той же изысканной среды, пришло слово «волнительный» вместо вполне достаточного и нормального «волнующий».

По тому, как человек надписывает конверты своих писем, тоже можно кое о чем судить. В этом смысле появилась довольно распространенная манера адресовать письма, привитая, очевидно, работниками отделов кадров, милиции и т. п. Они всегда пишут на конверте сперва фамилию, а затем инициалы: Иванову Б. В., а не Б. В. Иванову. Причина понятна: кадровики и работники милиции привыкли располагать фамилии всего человечества по алфавиту, чтобы это лежало в картотеках и, в случае срочной нужды, незамедлительно отыскивалось пальцем или ЭВМ.

Перекочевал этот кадровый способ поименования и в газету: здесь тоже — сперва фамилия, затем инициалы или имя и отчество. И лишь для самых-самых значительных личностей журналисты оставили незыблемым прежний, уважительный тон обращения.

Кстати, и Союз писателей, отправляя свои многочисленные повестки рядовым членам СП, надписывает конверты по-милицейски.

Вот только не знаю, так же ли поступают, когда отправляют корреспонденцию членам Секретариата.

* * *

Есть бессмысленные понятия, которыми мы повседневно оперируем, не задумываясь над их бессмыслием. Например: «ответственный работник». Это превратилось в некий титул, в некое звание. А ведь если подумать, то в голом виде, то есть без указания, за что именно этот работник отвечает, его звание лишено смысла. Оно как бы парит над людьми любой профессии: скажем, о машинисте электровоза или о летчике огромного лайнера не принято говорить «ответственный работник», хотя трудно сыскать более ответственную работу, нежели их работа. Но уж так повелось, что этот титул присваивается вне всякой определенной профессии — он вроде дворянства.

* * *

Не знаю уж, как назвать эту особенность работы писателя — парадоксом, что ли? В сущности, эта парадоксальность возникает не только перед литератором, ее наблюдает любой здравомыслящий человек.

Вот что я имею в виду.

Многие из нас сталкиваются в жизни и на работе с неким инспектором, инструктором, директором — неважно, как он называется, важно, что ему дано право руководить тобой, твоей работой, а ты видишь (и не только ты), что он глуп, невежествен, некомпетентен. И это абсолютно очевидно для всех. Испытываешь стыд и изумление, когда слышишь его мнение, его указания. Кажется невероятным, фантастическим, что он сидит в этом кресле.

Парадоксальность же заключается вот в чем.

Если описать его совершенно беспристрастно, без малейшего желания изобразить его сатирически, то есть попросту списать его с натуры, то тебе непременно скажут:

— Такого человека, которого вы изобразили, немедленно выгнали бы с работы, его и разоблачать с помощью искусства не требуется, ибо он у вас саморазоблачается. Вы написали злобный гротеск.

Да, разумеется, гротеск. Но давайте я возьму вас за руку, отведу в мое учреждение, познакомлю вас с этим гротеском — он живой, теплокровный. Послушайте, что и как он говорит, — на это у вас уйдет не более получаса, — и вы поймете, что я еще смягчил краски по сравнению с живой моделью. Гротескова сама модель, и она обладает такой силой, что рядом с ней и вы вынуждены вести себя гротесково, ибо естественное, разумное поведение не стыкуется с этой моделью. Делая над собой усилие, уродуя себя, вы включаетесь в игру, вам не свойственную.

И все это ради необходимого, полезного дела, которое вы хотите совершить!

* * *