Будни

Она его по миру пустила, лишней копейки в доме нет, все дочиста проедают. Насмотрелась, слава богу, за две недели. Любу, внучку, тоже обижает, мачеха и есть мачеха. Третьего дня вступилась за девчонку, получила от ворот поворот. Ежели, говорит, вам, маманя, у нас не нравится, то мы силком не держим. Пять, говорит, рублей как высылали, так и будем высылать, картошка у вас своя. Валерка, конечное дело, молчит, она об него ноги вытирает. Придут сейчас в обед, расшумятся на старуху: зачем пустила, зачем не вскричала соседей. А я их городских порядков не знаю. Случись в деревне, послала б Любу за самогонкой…

Ее клонило в сон, и одновременно хотелось есть: при невестке она чинилась за завтраком, не кушала досыта. От голода и от страха перед сыном, который вот-вот вернется, старуха стала икать.

На столе посреди комнаты уже лежала груда вещей, добытых Гуляевым из шкафа: несколько коробок по дюжине чулок в каждой, две стопки шерстяных импортных кофточек, три стопки — нейлоновых, отрезы бостона и драп-велюра.

С барахлишком был полный порядок.

На другом конце стола Борис сложил кучу облигаций трехпроцентного займа, пять пар часов, мужских и дамских, желтого металла (так принято при обыске именовать золотые часы), несколько сережек и колец.

— Икону будем потрошить? — спросил Борис у Гуляева.

— Не надо, — сказал Гуляев, с опаской взглянув на икавшую старуху. — Давай оформлять.

Протокол составляли долго, извели много бумаги.

За окном стемнело, зажгли электричество.

Гуляев диктовал тихим голосом, Борис записывал.

Саша не принимал участия в обыске.

Сперва он сидел на диване и следил за старухой, как ему было велено.

Из разговоров в угрозыске студент-юрист третьего курса Саша Овчаренко знал, что во время обыска надо посматривать на хозяев: по выражению их лиц можно догадаться, близко ли к тайнику подошел оперработник.

Взяв газету и исподволь, поверх нее, поглядывая на старуху, Саша ничего подозрительного не замечал.

Сидела против него старая женщина, руки ее упирались в край кровати, поддерживая неверное тело, чтобы оно не повалилось набок.

Сперва лицо ее обеспокоилось, а потом утихло.

Торчало из-под платка бесполезное ухо, шевелился острый кончик подбородка, словно она жевала, глаза заволокло мутной слезой.

Раза два за время длинного обыска старуха вскидывалась, обводила слепым безучастным взглядом комнату, рука ее дотягивалась до девочки, проверяя, здесь ли она, не увели ли ее потихоньку прочь.

И была эта старуха похожа на его, Сашину, бабушку, которая растила его в деревне лет до пяти, когда отец с матерью уехали в город на заработки. Была она похожа на всех бабушек, которых он встречал за свою двадцатилетнюю жизнь. Он угадывал сейчас ее покорность и страх — на это было унизительно смотреть здоровому молодому человеку. Может быть, если б Саша занимался сейчас в этой комнате делом — искал накопленное, награбленное имущество, — то и он распалился бы против жуликов Лебедевых. Но ему поручили наблюдать старуху, и поэтому он видел только ее, а в ней видел то, что ему не было поручено.

Думал Саша и про девочку.

Она стояла спиной к нему, спиной ко всем, отгородившись от них своей обидой и попранной гордостью, она играла в мяч, чтобы доказать им всем, что ничего не случилось, как было, так и останется.

Завтра ее вызовут в классе к доске, думал Саша, отвечать урок, и если она его не выучила, то учительница будет корить ее, не зная и не догадываясь, какое горе настигло ее сегодня.

— Ну, все, — сказал Гуляев, разминаясь. — Пошабашили, братцы.

Вещи, после описи, сложили обратно в шкаф, облигации, часы и драгоценности взяли с собой в горотдел.

Во дворе попрощались с понятой. Пожимая ей руку, Гуляев подмигнул:

— Вот такая получается картина, Катюша. Недосмотрела ты за своими жильцами, крепче надо держать связь с участковым. Прошу прощения, что задержал.

Настроение у Гуляева было хорошее, все у них сегодня получилось «в цвет».

Из горотдела вышли поздно, зашли на радостях в столовку «Уют» поужинать. Скинулись на пол-литра, взяли в буфете три винегрета, заказали горячее.

Сперва жадно ели, набросившись на хлеб с горчицей. Выпили по стопке.

— Славно поработали, — сказал Гуляев. — Я думал, подальше заховают. Часы ты здорово, Борис, из тумбочки достал.

— А чего их было доставать, — сказал Борис — Лежали себе и лежали. Зря мы икону не посмотрели. И бабкину кровать.

— Ненадежная была бабка. Могла загнуться. Давайте по второй.

— Разбавляют, заразы, — сказал Борис. — Больше тридцати градусов не будет.

— Как же они теперь? — спросил Саша.

— Ты про кого? — Гуляев поднял на него захмелевшие от усталости глаза.

— Про старуху с девочкой. Они-то ведь не виноваты.

— Ну и что? — сказал Гуляев. — Мы их и не трогали. Старуха-то, положим, сынка воспитывала. Не в лесу рос. Семья и школа — во главе угла.

— Где-нибудь у них еще припрятано, — сказал Борис. — Зря я в иконе не покопался.

Гуляев положил вилку и пристально посмотрел на Сашу.

— Вон ты, оказывается, какой скромняга парень!

— Какой? — спросил Саша.

— Жалко тебе их?

— Конечно, жалко.

— А государство тебе не жалко?

Саша улыбнулся.