Будни

Солнечные пятна еще не замерцали на обоях, он повернулся к собаке затылком. Утренний сон снова спеленал его, хотелось продлить свидание с матерью, он позвал ее виноватым сознанием, но она не возникла.

Вместо каких бы то ни было пластических видений стали вдруг отпечатываться в мозгу, как на испорченной пишущей машинке, обрывки фраз, ничем между собой не связанные. Они были беззвучны, никем не произносились, никому не принадлежали — немые цитаты неизвестной личности. Сперва бормотнулось в дремлющем мозгу: «А я вас уже предупреждал…» — и Владимир Сергеевич успел удивиться — кто предупреждал? о чем предупреждал? Быть может, это касается его нынешней работы, тем более что тотчас поплыло подряд: «Вам кажется, что мы не понимаем ваших истинных намерений?» — и вслед за этим уже и впрямую угрожающе: «Неужели вы думаете?..» На этой цитате он зашкалился окончательно, она стала повторяться — «неужели вы думаете? неужели вы думаете?» — и даже с продолжением: «Неужели вы думаете, что мы вам позволим!» От этих повторений он устал, несмотря на дремоту. Вопреки усилиям все еще сонной воли, его мозг уже начал свою мобилизующую работу, переборчиво вычисляя, где бы и кто бы мог произносить эти остерегающие фразы: в дирекции института, в исполкоме, в райкоме?..

Но тут Альма, громко заныв, стала бегать, стуча лапами по полу, от дивана к дверям и обратно.

Медлить больше нельзя было. Он торопливо встал. Вот с этого мгновения и вползло утреннее занудство.

Пройдя скорым шагом на кухню, Владимир Сергеевич зажег газ, поставил на огонь чайник, хотел было умыться и почистить зубы, но Альма так опасно перебирала лапами у входной двери на лестницу, что он накинул куртку и вбежал с собакой в лифт. Здесь, как всегда, воняло чем-то пронзительным, и для того, чтобы Альма тут же не отреагировала на эту вонь, Владимир Сергеевич строго скомандовал ей: сидеть!

Неподалеку от жилмассива, в котором он жил, еще стоял недобитый лес — гигантские корпуса шли в атаку на березняк, побелевший от ужаса.

В уцелевшей роще на просторной поляне бегали собаки. Ошалев от предоставленной им свободы, они носились по истоптанной траве, задерживаясь подле деревьев и пней для обмена срочной утренней информацией.

Владимир Сергеевич не спускал Альму с поводка, пока не убедился, что из пяти этих псов — две суки, а трем кобелям — спаниелю, скотчтерьеру и таксе — не дотянуться до рослой Альмы. Отпущенная наконец, она жадно бросилась к своим мелким кавалерам, и они закружились с ней в свадебной карусели.

Поблизости, равнодушно глядя на эту бесцельную возню, медленно бегала красавица афганская борзая, она была на сносях. Хозяин ее, директор кинотеатра «Салют», живущий в соседнем подъезде, посмотрел на взволнованную Альму и сказал:

— Ваша-то, видать, крепко пустует. Прошлый год она скольких принесла?

— Трех.

— Жидковато! — Он засмеялся. — Моя афганочка по восемь экземпляров печатает. Думаю, и нынче не подведет. С одного ее помета я двухкамерный «Минск» приобрел и няньку для внука оплатил за сезон. Это не считая шерсти на кофту супруге — за год начесали…

Опрятная старушка, хозяйка таксы, тут же стоящая, сокрушенно сказала:

— Ну как же можно в подобном тоне говорить о своей собаке! Ведь она же член вашей семьи…

— Конечно, член! — радостно кивнул директор кинотеатра. — Если хотите знать, то вот придешь с работы злой как черт, плана за квартал не дал, фильмы — дрянь, народ не желает на них ходить, а в Главкинопрокате измордуют тебя, премии лишат, супруга расстроена по своей служебной линии, и только афганочка моя встречает меня, как будто я действительно человек с большой буквы… Вы думаете, почему люди псов заводят? Для равновесия души!..

Не дослушав соседа, Владимир Сергеевич побежал за Альмой: из дальнего подъезда выводили на прогулку дога, он был известен в жилмассиве своей беспардонностью: в прошлом году, на глазах у зазевавшихся хозяев, надругался над двумя суками — колли и ньюфом, — погубив их потомство на добрый сезон.

Чайник на кухне кипел вовсю, сын и жена еще спали. Вообще-то, Борька, наверно, проснулся, из его комнаты слышен был утренний кашель курильщика — дымит натощак; вчера у него допоздна гостили приятели, шумели вполсилы, музыку не заводили, похоже было, кто-то читал стихи. Все ли ушли, или кто-нибудь остался ночевать — одному богу известно. Бывало иногда, под утро Владимир Сергеевич слышал: в ванной плескалась вода, потом по коридору раздавались тихие, мелкие, торопливые шаги и щелкала входная дверь. А однажды случилось и так, что в ванной на перекладине остался стиранный лифчик. Обнаружила его Наталья, прогладила утюгом и, отдавая сыну, сказала:

— Ты не находишь, что для девушки он великоват? Это ведь третий номер, а я ношу второй.

Борька смутился, но не сильно; обеда он, правда, не доел, ушел к себе в комнату, забрав лифчик.

Владимир Сергеевич сказал тогда жене:

— Тебя все это не смущает?

Она ответила:

— Ему двадцать лет. И поверь, все-таки гораздо спокойнее, когда он ночует дома.

— Но ты хоть знакома с ней?