Будни

— Его приведут в три. Но ведь знаешь, это не сразу, они должны познакомиться, она может не понравиться ему.

— Попрыскай ее своими духами, — засмеялся Владимир Сергеевич.

Путь на работу был дальний, сперва трамвай, потом метро, итого минут пятьдесят. За это время домашние события постепенно выветривались, сдуваемые пассажирской сутолокой. Люди, окружающие его плотной стеной в вагонах, даже если кто-то из них вел себя дурно, не вызывали у Владимира Сергеевича той злобы и раздражения, которые обычно возникали среди пассажиров. В незнакомой толпе, озабоченной и усталой, ему всегда чудилась непознанность каждого человека в отдельности. Психология толпы занимала его больше, чем хорошо изученный механизм организованного собрания.

И сейчас, стиснутый в метро соседями по вагону, прижатый к просторному дверному стеклу, за которым с грозным гулом проносились сумрачные, загадочные стены туннеля, опутанные толстыми проводами, он видел свое мчащееся изображение рядом с изображением ближних пассажиров. И мысли его были не пешеходные, не постепенные, а мелькающие, рожденные гудящей скоростью поезда.

«Это я, — думал он, с удивлением глядя на себя в стекле; с удивлением потому, что представлял себя иным, не таким ординарным, как сейчас получалось в стекле. — Это я… Нас тут переполненный вагон. Я — на работу. Они все — на работу. У меня — дом, семья. У них — дом и, вероятно, семья. Это у нас общее. И еще множество абстрактно общего. Но они ничего обо мне не знают. И я ничего о них не знаю. А ведь мы все заполнены до краев частным. Ерундой подчас. Чепухой. Пеной».

На остановке его выжало из дверей, и по перрону он шел уже не торопясь, занятый тем, что ему предстояло сделать сегодня в служебные часы.

У перехода подле метро низко висела на столбах длинная застекленная витрина больших фотопортретов. Дожидаясь рядом зеленого светофорного знака, он привычно скользнул по надписи над витриной: «Лучшие люди района». Дважды в день он проходил здесь и всякий раз досадливо теребился: кому и откуда известно, что они лучшие? По каким параметрам это устанавливается, определяется?..

На противоположной стороне широченной улицы засветился в светофоре зеленый человек, неподвижно шагнувший с тротуара.

В лавине людей Владимир Сергеевич совершил правильный переход проезжей части.

Хозяйка кобеля должна была привести его к Альме в три часа дня. Так было условлено по телефону.

Но она явилась в десять утра — одна.

Наталья Михайловна еще была в халате, мыла посуду на кухне, а Борис в своей комнате стоял на голове, когда в прихожей раздался звонок. Хлюпанье воды и звяканье посуды заглушило его, и Борис крикнул:

— Мама, открой, пожалуйста. Звонят!

В прихожую вошла худенькая, небольшого роста женщина, одетая по-мужски: в поношенном клетчатом пиджаке и брюках, заправленных в старые сапоги; коротко стриженная, в кепке, лицо величиной с антоновку, на котором с трудом разместились глаза, нос и рот — все это подряд, без необходимого свободного пространства, словно кто-то мощной ладонью сжал лицо, отпустил, но оно уже было не в силах распрямиться. На быстрый взгляд ей было лет пятьдесят — семьдесят.

Вместо «здравствуйте» она сказала «бонжур».

— Бонжур. Я и есть Людмила Евгеньевна. А вы, наверное, Наталья Михайловна. У вас не надо переобуваться? Вот и хорошо, а то теперь всюду заставляют переобуваться, как в музеях.

Голос у нее был хрипловато-густой, некомплектный для ее туловища.

— Поскольку нам сегодня предстоит с вами породниться, — сказала она, идя вслед за приглашающим жестом Натальи Михайловны, — я хотела бы предварительно побеседовать.

Они вошли в гостиную.

Из кабинета, расположенного наискосок, донеслось тоскливое повизгиванье Альмы. Людмила Евгеньевна догадливо улыбнулась:

— Реакция у вашей девочки точная: от меня пахнет Джоем — из-за этого жуткого ремонта он уже не мыт больше двух месяцев.

Она внимательно осмотрела гостиную: кактусы, горшки с цветами, куманьки и гжель на полках. Села и спросила:

— Вы полагаете, что это может состояться здесь?

— Право, не знаю, — ответила Наталья Михайловна. — В прошлый раз мы уводили Альму, все происходило не в нашей квартире…

— Эта комната не годится. Во-первых, здесь слишком светло. Во-вторых, они тут все переколотят и опрокинут: Джой не терпит препятствий на своем пути. Кстати, сколько дней ваша Альма уже пустует?

— В точности не могу вам сказать.

На пороге гостиной появился Борис.

— Дней восемь, — сказал он.

— Откуда это тебе известно?

— Юноше такие вещи виднее, — одобрительно кивнула ему Людмила Евгеньевна.

— Не хотите ли кофе? — спросила Наталья Михайловна. — Мой сын Борис варит его отлично.

— С наслаждением. И если позволите, без сахара. У меня диабет.

Кофе она пила неторопливо. Сняла кепку и огладила свои короткие седые волосы не женским, а небрежно-мужским движением руки.

Наталья Михайловна сперва отнеслась к внезапному появлению гостьи с обычной своей иронией, предвкушая, как забавно будет рассказывать о ней, изображать ее, но поведение Людмилы Евгеньевны становилось все более непредсказуемым и требующим внимания.