Будни

Солнце в то утро взошло свежее, пылкое, оно быстро вошло в силу и калило мою спину, но мне было не до природы. По сторонам я не глядел, сидел сгорбившись и тупо уставясь на кончик короткого удилища, торчащего над бортом лодки. Глаза уже слезились от надоевшего блеска быстро текущей воды. Я силился думать о чем-нибудь важном и постороннем, не относящемся к рыбалке, но все мои мысли заклинило на том глубинном, нагулявшем жир леще, с золотой чешуей по спине и широким бокам, с небольшим и вежливым ртом, — на том воспаленно вожделенном леще, который вот-вот подплывет к моему поводку, распугает хулиганскую мелюзгу, залюбуется верткими червями, быть может снисходительно улыбнется их старанию уйти от него, а затем всосет их кончики своими толстыми губами и, сперва не двигаясь, станет засасывать их все глубже, и, уже отведав этой прелести, рванет весь бант в сторону; а тоненький кончик моего удилища чутко дрогнет, а затем и все оно упруго изогнется, и я рывком подсеку именно в ту долю мгновения, когда лещ кинется наутек с бантом червей во рту.

И тогда наступит самое главное. Еще не видя своей добычи, а лишь ощущая в руке ее сопротивление и подводную тяжесть, я лихорадочно верчу катушку удилища, то наматывая жилку, то отпуская ее вглубь, когда лещ рвет ее на себя с предгибельной силой. Мы еще не видим друг друга — он и я, — мы боремся вслепую, на моей стороне техника, оружие, опыт, на его — наивная бешеная жажда свободы. В этой борьбе нет места ненависти: я даже люблю его, моего будущего леща, и нисколько не злюсь, что он бешено сопротивляется, мне только важно, чтобы он не сошел с крючка. О чем думает в этой борьбе лещ, я не знаю, мне и не положено знать, ибо моя цель — изловить его, и если я начну задумываться над его ощущениями, то в мою душу может прокрасться жалость, и тогда я не борец. Борец, во имя конечной победы, не смеет отвлекаться от борьбы, и я продолжаю с тупой бдительностью наблюдать за кончиком удилища.

Отдаленный шум доносится до меня с реки, он возник ниже по течению, медленно приближаясь. Я пальнул взглядом в том направлении, но поверхность реки гладка, отглазурена слепящим солнцем, а метрах в двухстах река делает поворот, и из-за поворота стелется этот шум. Нет в нем ничего механического, машинного, человеческого, но и природа тиха вокруг меня — не шелохнется камыш у берега, недвижима листва на прибрежных кустах.

Я не в силах отклеить свои зрачки от кончика удилища, боясь прозевать моего вожделенного леща, а шум, похожий на торопливый топот, приближается по реке. И когда явственность его уже неоспорима, любопытство одолевает меня. Я подымаю усталые от напряжения глаза и смотрю вдоль реки. Хотя солнце по-прежнему жарит вовсю, по воде ко мне топочет дождь — сплошная толпа капель, перегородив реку, стуча по ней пятками долговязых, до неба, струй, выбежала из-за поворота и спешит сюда в веселой атаке. Не добежав до моей лодки метров десять, ливень танцует поперек реки, его ровная линия кипит брызгами — ливень пляшет свою лезгинку на месте.

А я сижу неподалеку на жарком солнце, река вокруг меня гладка. Подняв изумленные глаза к небу, я вижу, что это озорует всего-то одна тучка, силенок у нее чуть-чуть, выскажется этим коротким узким ливнем и иссякнет. Все-таки надо иметь мужество выползти в одиночку на бескрайне голубое небо и проявить свою личность!..

Покуда я любовался этим невиданным зрелищем, удилище мое затряслось — я услышал, как оно стучит о борт лодки, схватил его, подсек, но было уже поздно. Сколько раз давал себе слово не любоваться природой во время рыбалки. Борец не смеет отвлекаться от борьбы даже во имя прекрасного…

И дальше — как отрезало: не клевало до вечера вовсе. Бдительность моя ослабла, на смену пришла лень. Я пытался развлечь себя воспоминаниями, но они не терпят насилия, им нельзя приказать, их приход самоволен.

Поближе к вечеру возникли на реке две лодки — одна выше по течению, другая ниже моей. Я изредка посматривал то вперед, то себе за спину, ревниво пытаясь понять, как складывается ловля у двух этих рыбаков, много ли они таскают. Судя по тому, что они не снимались с якорей, у них должно было недурно брать, однако, когда бы я ни поглядывал в их сторону, мне не удавалось заметить, чтобы они пускали в ход подсачек, — значит, лещ и к ним не приходил и таскают они такую же мелочь, что и я.

Пытался я от скуки различить, кто они такие, знаю ли я их, — на этой реке у меня много знакомых рыбаков, — но дальность не позволяла мне всмотреться в их лица, да и сидели они в лодках пригнувшись к бортам. А после полуночи их фигуры и вовсе исчезли, это значило, что они улеглись на дно своих лодок поспать. Я и сам иногда поступал так, в те далекие годы, когда рыбу еще не извели в этой реке, — сутками не вылезал на берег; ловля продолжалась и во сне: колокольчики, подвязанные к кончикам удилищ, трепетным звоном своим будили меня — лещ, язь, судак рвали наживку.