Будни

Все это не мешало братьям любить друг друга и в случае надобности отзываться на взаимные беды.

Узнав как-то у отца, что в доме Анатолия неблагополучно, Борис обругал себя за то, что не звонил брату, и пошел к нему вечером без всякого предупреждения.

Его приходу, кажется, обрадовались, накормили, напоили чаем. Анатолий недавно вернулся из своего института: устал, после ужина предложил сыграть в шахматы. Ирина Владимировна убрала со стола, помыла посуду и прилегла в смежной комнате на диван — ей было интересно, как муж поведает своему брату о безумных поступках Гали и что посоветует Борис. Однако сквозь открытую дверь не доносилось ничего заслуживающего внимания. Сперва вообще братья играли молча, а затем Анатолий сказал:

— Взялся за фигуру — ходи. Зеваешь, Борька.

— Извини.

После долгого молчания и стука шахмат по доске снова раздался голос Анатолия:

— Между прочим, из твоей школы в мой институт не было ни одного заявления. Это, Борька, не по-братски, мог бы хоть нескольких выпускников сагитировать. — И он громко засмеялся.

— Я их другому учу. Вернее, призван учить, — сказал Борис.

— Чему ж это, если не секрет?

— С помощью моего предмета — художественной литературы — нравственности, свободомыслию, совестливости.

— И получается? Не подсчитывал? Какой выход в граммах?

— Не подсчитывал. Но иногда, вероятно, получается. Судя хотя бы по тому, что инспектор роно постоянно недоволен мной.

— Ну, знаешь, по такому принципу можно далеко зайти!.. Шах.

— А мне далеко не надо, — сказал Борис. — Я — про школу. Чему я только не учил детей за четверть века работы!

Ирина Владимировна тотчас отозвалась из смежной комнаты:

— Да, да, я абсолютно с вами согласна, Боря: нашу Галю совершенно изуродовала именно школа!

— Не убежден, — сухо сказал Борис.

— А ведь последние годы, между прочим, она училась у тебя, — ввернул Анатолий.

— И я об этом нисколько не сожалею.

— Так же, кстати, как я нисколько не сожалею, что твой Митька окончил мой институт… Играй или давай бросим, ты все время зеваешь…

И снова воцарилось молчание. Ирина Владимировна подумала, что братья, вероятно, ощетинились друг на друга. Но голос Бориса прозвучал тихо и задумчиво:

— У каждого воспитателя есть, по-моему, как у танка, непростреливаемая зона: то маленькое пространство, что находится рядом. Чаще всего мы промахиваемся рядом — в своей семье. — Он поскрипел стулом и спросил: — Ты давно был у родителей?

— Дней десять назад. Звоню каждый день. И Ирина звонит.

Ирина Владимировна тотчас охотно подтвердила:

— Позавчера была у них, относила деньги и парное мясо. Полтора кило. Елизавета Алексеевна не очень хорошо себя чувствует. Правда, она довольно мнительная…

— Немножко, конечно, есть, — добродушно засмеялся Анатолий. — Впрочем, как все старушки. С одной стороны, они твердят, что им жить надоело, а с другой — обожают лечиться…

— Маму надо бы показать хорошему кардиологу, — сказал Борис. — Я разговаривал с их участковым врачом, она славная женщина и тоже считает это нелишним.

— Хорошо, — кивнул Анатолий. — Я организую. Пришлю отличного кардиолога.

— Лучше не присылай, а приезжай вместе с ним.

— Ладно. Приеду… Ты когда был у них?

— Третьего дня.

— Отец сердится на меня?

Борис ответил неуверенно:

— По-моему, нет.

— Он стал обидчив, — сказал Анатолий. — С ним бывает трудновато.

— С нами тоже нелегко… Лет тридцать назад давали старшеклассникам для сочинения вольную тему, рекомендованную Академией педагогических наук: «Достоинства и недостатки моих родителей». Давали и не понимали, как это безнравственно… — Он смешал шахматы на доске. — Сдаюсь, проиграл…

— Ну что ты все время расчесываешь себя, Борька! — досадливо сказал Анатолий.

Борис поднялся, собираясь уходить. В прихожей раздался звонок. Ирина Владимировна пошла открывать дверь.

Анатолий поднялся вслед за братом и, стараясь не обидеть его на прощанье резким тоном, сказал с усталым добродушием:

— А мне, Боренька, надоела эта либеральная болтовня, эти квартирные парламенты, всякие фиги в кармане! Мы обожаем обсуждать время, в котором жили, выискивая его просчеты. Дело надо делать! Дело. И уж во всяком случае не посвящать молодежь в свои сомнения. Им ведь только и подавай эти самые сомнения — и тотчас налицо цинизм…

Из прихожей в комнату сперва вошла Ирина Владимировна, на ходу она приложила палец к губам, давая понять, что никаких вопросов задавать не следует. За ней — Галя с чемоданом в руках и Митя.

Как только они вошли, Борис Егорович, собиравшийся уходить, опустился на стул.

Галя подошла к нему, поцеловала:

— Здравствуй, дядя Боря.

Отцу — кивнула.

Митя, тщательно скрывая смущение, приблизился сперва к Анатолию Егоровичу, поздоровался с ним за руку, затем к своему отцу.

— Добрый вечер, папа.

— Рад видеть тебя, — ответил Борис Егорович.

В комнате возникла неловкость, не ощущаемая, пожалуй, лишь Галей. А может, она и намеренно ведет себя так, словно решительно ничего особенного и не происходит в этой семье.

— Вы уже поужинали? — спросила она, ни к кому персонально не обращаясь.

И тотчас же решила: